спутником жила недалеко, возле парка Кастлвуд, на углу Розвуд-авеню и Вествуд-стрит – моряки сумели прочесть незнакомые названия даже без помощи «полиглота» Нуждина.
– А что это у них всё «вуд» да «вуд»? – только полюбопытствовал Яков.
– Слушать надо на занятиях, а не спать! – не преминул укорить его Юрий. – Дома объясню!
– Сколько слёз я пролила, пока выучила эту речь! – рассказывала старушка, хлопоча у стола. – Бывало, пойдёшь куда – только на пальцах и объясняешься. Но жизнь всему научит, – вздохнула она. – я и бельё людям стирала, и кухаркой была, и детей нянчила. Только писать по-английски по-прежнему не могу. А вот сын наш младшенький – тот уже совсем американец, русского языка почти не помнит. Хоть и родился в Курской губернии.
– Так мы, бабушка, почти земляки с вами, – воскликнул Жигалов. – Орловский я!
Мария Гавриловна всплакнула и всё куталась, куталась в свой пуховый платок…
В небольшой кухоньке её, в углу, висела икона под льняным полотенцем с орнаментом.
– Память о России, – проговорила старушка. – Да ещё вот это… Она показала старый, обитый жестью расписной сундучок.
– С тем и помру, наверное, – не к месту улыбнулась она и снова утёрла глаза: – Вот привёл Господь перед смертью повидать русских людей…
Муж её, голубоглазый, с глубокими морщинами на длинноватом лице, оказался профессором университета с украинской фамилией Кавун. Он повёл гостей по винтовой лестнице на второй этаж, в свой кабинет, сплошь обставленный книжными шкафами.
– Располагайтесь, племя младое, незнакомое… Знаете, кому принадлежат эти слова? – поинтересовался как бы невзначай.
Стребыкин с товарищами потупились было в некоторой растерянности, но Морозов с Нуждиным не подкачали:
– Пушкин! – выпалили в один голос.
– Верно, – почему-то возрадовался старик. – А вот в этих креслах, где сидите вы…
Ребята враз заёрзали, ожидая новых великих имён. И почти не ошиблись:
– …сиживали Максим Горький, Владимир Маяковский, Ильф и Петров. Я, кстати, пишу сейчас воспоминания об этих встречах… Знаете, я бы очень хотел познакомить вас со своими студентами – жаль, времени у вас мало. Может быть, как закончится эта проклятая война… А то ведь некоторые из них думают, что вы – действительно красные. То есть – краснокожие!
И Кавун заклокотал слабеньким, хрипловатым смехом.
На прощание он пожал всем руки, а Морозову, с которым весь вечер проговорил о литературе, даже подарил трубку.
– А чего это у неё голова чёрта? – полюбопытствовал Александр Новиков, когда они вышли на улицу.
– Мефистофель это! – пояснил Морозов. – О нём писал великий Иоганн Вольфганг фон Гёте.
– Немец? – возмутился Новиков. – Да чтоб я одним духом с немцем дышал?!
– Не всякий немец – фашист. А книги
