слишком тяжёлая, с едва ощутимым звоном в ушах, постоянно клонилась вниз. И старик сделал неловкую попытку протянуть свою костлявую руку к очкам, но не удержав равновесия, упал. Кресло слегка откатилось в сторону, а старик беспомощно распластался на холодном деревянном полу, но тут же перевернулся на спину, слегка прикрыв глаза.
– Как же я встану теперь? – с досадой подумал он, прислушиваясь к своему телу и пытаясь понять, не сломал ли он чего в нём.
Но нет, боли не было. Тело тяжело завалилось на пол, словно оно было невозможно большим, хотя вес старика едва ли набирал бы килограмм пятьдесят. Старик со спины перевернулся набок, потом перевернулся ещё, чтобы встать на четвереньки и с досадой подумал: «Какой же невыполнимой задачей стало обыкновенное желание встать на ноги!». Как же он раньше не представлял себе таких проблем? А теперь ему было тяжело вставать с кровати, совершенно невозможно было ходить самостоятельно и ориентироваться в пространстве. А ведь старик отчётливо помнил времена, когда мог бежать за ветром, не чувствуя ног или держать на руках любимую. И никогда он и представить себе не мог, что тело может быть таким не послушным и таким беспомощным. Но самое страшное, с чем он не мог смириться долгие годы – это то, что он стал никому не нужным. Восемь лет назад его жена умерла. И после её смерти сын и две дочери старика попытались присматривать за своим отцом по очереди. Они не могли смириться с его беспомощностью и старались любой ценой растормошить своего отца, заставляя его сопротивляться болезни. Но он всё отчётливее понимал, что вызывает у своих детей раздражение и досаду, и хотя они очень старались тянуть эту обузу, как положено перед людьми и Богом, их смущали его ворчливость, замкнутость и отстранённость. Разговоры не получались, от помощи он отказывался и часто прогонял своих детей, понимая, что они глубоко страдают от таких вот холодных встреч. Всё реже они виновато навещали своего отца, потом вдруг перестали появляться в его доме месяцами, оправдываясь занятостью, а потом и вовсе вдруг отправили его сюда. Растерянность и страх, которые испытал старик в первые три недели в пансионате, среди чужих ему людей, давили на него не меньше, чем выкрашенные голые стены и бесстрастные лица санитаров. Поначалу он тихо плакал, лёжа в постели, смущался, когда его кормили и буянил, если его мыли, насильно затаскивая в ванну. Но шли месяцы, а потом и годы и старик потихоньку привык ко всему происходящему, хотя мысль выбраться отсюда и попасть домой никогда не покидала его.
Чьи- то руки ловко подхватили старого человека со спины и он с облегчением понял, что кто-то из санитаров заметил его. Старик очень обрадовался этому, хотя в этот же момент испугался, что его сейчас будут ругать за то, что он без разрешения выкатил своё кресло на террасу. Но его не ругали. Это был молодой санитар, высокого роста и крепкого телосложения, с короткой, густой бородой по всему лицу. Однако, несмотря на этот свирепый внешний вид, который был создан с целью подчеркнуть ещё не наступившую зрелость, старик всё же заметил наивное мальчишеское лицо и всё ещё по-детски открытый взгляд. Санитар бережно усадил старика в его кресло и поднял с пола очки как раз в тот момент, когда старик рассматривал его своими мутными, полуслепыми глазами. Он никак не мог узнать санитара, кажется, этот молодой парень был новеньким. И старик широко улыбнулся, пытаясь сказать ему: «Я тоже был таким большим, как ты!». Но у него получилось промямлить:
– Я тозе би таки!
Арон, так звали нового санитара, кивнул головой, хотя и не понял, что ему сказал старик. Он смущенно отвёл глаза в сторону, быстро решая в своей голове, надо ли переспрашивать старого человека, что он сказал или это вовсе не важно? К тому же, Арон был не уверен, что старик в своём уме. И он решил не переспрашивать. Санитар сделал безразличный вид и просто стал ощупывать беднягу, чтобы понять, не ушибся ли старик при падении.
«Я в порядке, парень!» – хотел успокоить его старик, но Арон снова ничего не понял наборе его звуков. Тогда тот, тяжело вздохнув, замолчал и отвернулся. Но Арон уловил огорчение старого человека и слегка погладил старика по руке, чтобы успокоить его.
– Я понял тебя, дед, ты упал! – понимающе сказал он.
– Упа! – отрешённо повторил за ним старик и снова отвёл глаза в сторону.
Арон работал в этом пансионате первую неделю и ещё не очень хорошо понимал, как вести себя со стариками. Его слегка подтачивал страх уронить кого-нибудь из них или сделать что-то не так, как положено. Повсюду он видел людей, которые нашли в этом сером здании свой последний приют. Кого-то привезли сюда потому, что устали от тяготы заботы о больном родственнике, а кого-то привезли, чтобы побыстрее освободить жилплощадь, потому что уже не терпелось дождаться кончины.
– Вот они, лишние люди! – задумчиво сказал пожилой, абсолютно седой директор пансионата и вздохнул. Он даже не смотрел на Арона, но тот всё равно понял, что директор говорит именно с ним.
– Почему же лишние? – робко спросил санитар.
– Потому что в данный момент они лишь обуза для своих родных, Арон! – бесстрастно
