про субординацию, отрезал я и пояснил ощерившемуся коллеге по несчастью свой отказ: – Выдадим себя и, как тот боец, тут ляжем.
– Так что же, смотреть, как эта сволочь наших расстреливает?! – зарычал тот.
В этот момент взлетела ещё одна ракета, после чего фашист продолжил стрелять по полю.
И опять вскочили две кочки, превращаясь в красноармейцев. И опять немецкая пуля настигла их. И опять в неистовстве скрежеща зубами, чекист попытался отобрать у меня «мосинку».
– Забабашкин, приказываю тебе! Отдай немедленно! Отдай, говорю! Иначе под трибунал пойдёшь! Иначе я тебя прямо здесь, прямо сейчас расстреляю за помощь врагу! – рычал он, размахивая перед моим носом трофейным парабеллумом, что мы забрали у пленного офицера.
А тем временем бронетранспортёр выключил фары и, сдав назад, вновь скрылся в овражке.
Я посмотрел в ту сторону, потом повернулся к лейтенанту ГБ и констатировал очевидное:
– Тут мы с пленным точно не проползём.
Воронцов, ничего не ответив, устало отпустил винтовку, убрал немецкий пистолет в кобуру и, закрыв глаза, опустил голову.
Его переживания были понятны. Вот так смотреть на гибель своих боевых товарищей и при этом ничего не делать ужасно больно. Но что могли сделать мы – два раненых, измотанных человека? Мы пробивались к своим, чтобы набраться там сил, чтобы отдохнуть, чтобы получить оружие и боекомплект и только после этого вступить в равный бой с врагом. Да даже пусть неравный! Сейчас же, голодные, оборванные, почти без вооружения и с, возможно, ценными для советского командования на этом участке фронта документами, мы просто не могли, а возможно, даже и не имели права вступать в какой-либо бой с любым, даже минимальным риском для себя.
А потому очевидно, что любой обычный здравомыслящий боец должен был, невзирая на боль потерь, стиснув зубы, стерпеть это и попытать счастья в другом месте, уйдя правее, от засады подальше, чтобы сохранить как свою жизнь, так и жизнь пленного. Но я был не совсем обычным красноармейцем.
Неожиданно в голове возникли сомнения в правильности своих действий.
«И чего я так цепляюсь за жизнь? Я ведь уже прожил её однажды. Так почему бы сейчас не принести пользу нашим окруженцам и не попытаться уничтожить врага? Убьют? Ну и пусть. Мне терять уже нечего. Глядишь, и кого-нибудь из этих гадов с собой на тот свет заберу. Что же касается немца, то его и без меня лейтенант ГБ сможет доставить куда следует. Я же попробую уничтожить врага и тем самым, возможно, спасу не один десяток жизней наших бойцов».
Меня обуяло чувство священного гнева и жажда справедливости!
– Что ж вы, твари, припёрлись на нашу землю, да ещё и в спину расстреливаете, – прошипел я и, посмотрев на коллегу по несчастью, сказал: – Короче говоря, я пошёл. Я уже пожил, так что, если погибну, ничего страшного. Зато их кого-нибудь обязательно заберу. Дайте мне две гранаты и свой пистолет на всякий случай. А вы сидите тут и немца берегите. Если через полчаса не вернусь, идите
