новости. Это абсолютное зло. И действенны против него только абсолютные меры. Мой друг, концентрационные лагеря, это наиболее естественное, ясное и откровенное выражение этой цивилизации насекомых, является и их предельно законченной сутью. Им не доступен ни язык логики, ни простой здравый смысл, и даже общие человеческие законы открытого мира и планеты не распространяются на них тоже. Они – «цивилизация»… Именно в таком виде. По крайней мере, если верить их микрофону. Так они делают то, что делали всегда: всё, что они когда-либо могли строить, они строят на костях своих концентрационных лагерей. Животновод – всего лишь совершенное выражение того, что близко им всем. Дело не в названиях, – сказал я. – Если подобрать привычное представление, многое становится проще.
Эльф не перебивал. Он слушал, как слушают песню на непонятном языке: молча.
– Дело в названиях, – ответил он. – Ваши миры упорно зовут нас тем, чем вы хотите нас видеть. И строят свои отношения с порождением своих ожиданий.
– А вы – нет? – спросил я. – Вы – нет? Вы снова, снова и снова зовете этот ни в чем не совместимый с вами мир за стол переговоров и до вас никак не дойдет, что тот сядет за него, только когда абсолютно точно будет знать, что вас нет. А то, что от вас осталось, не изменит ничего.
– Тогда тем более надо сделать так, чтобы у нас они не поднялись выше дна ближайшей пропасти.
Мне надоел этот разговор. И ужин тоже. Спор воспроизводил бессчетное множество других таких же, похожих на этот, как капли воды, и ничего не менявших.
– Как вы думаете, чем всё кончится?
Я сидел, не зная, что сказать лучше. Сказать, как есть, означало необратимые последствия. Но ложь – худший инструмент, который существовал в контакте с народом Леса. Это был странный вопрос для эльфа.
Одно это могло показать, что сидел я здесь зря. Он всё еще на что-то надеялся. Никогда и нигде – не было ни одного случая, когда бы его народ интересовало, что думают о них и, в особенности, что думают об их будущем. Их будущее никого не касалось. Я подумал, что никто до сих пор не знал даже их настоящего имени – их самоназвание так и осталось за скобками, они этого не говорили, и как их звал чужой мир, им было все равно. Им это было неинтересно. Их звали эльфами, только потому что так однажды ляпнул телевизор и все подхватили, негласно согласившись, что как-то звать нужно. Книги их мира морочили голову еще больше, чем их бегавшие на цыпочках города: они зависели от угла зрения и всегда говорили больше, чем можно было понять. Любую из них наугад можно было положить себе на стол, и ее содержания хватило бы до конца жизни обычного человека. Ряд работ исследовал тему о возможных параметрах мозговой активности, чтобы такую книгу написать. Но ни одна не задала вопрос, какую аудиторию она могла иметь в виду. На мой взгляд, здесь срабатывала обычная инерция мышления. Они видели то, что видели, и воспринимали это только так – как привыкли: как
