они стреляют? Почему вы не можете это прекратить?
Приносивший женщине соболезнования мужчина в униформе ОБСЕ тихо отвечал:
– Понимаете, ну мы не можем на них повлиять. Мы приезжаем – они перестают стрелять. Мы уезжаем – они стреляют за нашими спинами.
К телу сначала нельзя было подойти, потому что обстрел продолжался. Затем сотрудники ОБСЕ по телефону договаривались с командованием ВСУ, чтобы те дали им «зелёный коридор».
Не сразу дали. Долго стояли, кому-то звонили, а плачущая старушка всё спрашивала:
– Когда мне можно будет к нему пройти уже?
И звонила:
– Лена! Лена, это Таня! Мишеньку моего убили! Сгорел Миша. Я жива, Лена…
Она тогда ещё не видела это жуткое обуглившееся тело.
Другая женщина курила и говорила тихо и зло:
– Суки. Такая у них трагедия, когда их солдаты погибают. А наших детей, значит, убивать можно? Нас можно убивать, да? По мирным стрелять? Им нормально?!
И худенькая злая дочка кричала:
– Что вы тут с фотоаппаратом ходите? Потом напишете, что мы тут, сепаратисты, сами себя обстреляли, да?!
И сын сидел на корточках, обхватив голову руками, и курил.
Людмила Сергеевна
К зиме 2017 года ситуация в Донецке обострилась. ВСУ полезли в атаку со стороны Авдеевской промзоны. То и дело летело по домам Киевского и Куйбышевского районов, которые выходили на ту сторону Донецка. Не успевала я приехать с одного обстрела и съесть горячего борща в «Легенде» – так называлось кафе, где собирались все военкоры ещё с лета 2014 года, – как приходилось ехать на новый.
Перед глазами пестрели кадры, кадры, кадры. Прилёты, выбитые окна, покалеченные дома. Людей тогда на улицах не было. Люди прятались в подвалах.
Мы с моим коллегой Сергеем Белоусом были на одном из этих выездов, когда нам позвонили и сообщили, что буквально в километре был прилёт. Поскольку мы уже отсняли всё необходимое, мы порулили в указанное нам место.
Это был частный дом. Уютный, ухоженный частный дом. Снаряд лежал во дворе, воткнувшись в палисадник. Мы подошли к дому. В выбитое окно было видно, что, склонившись на диван (как сидела, так и прилегла), лежит старушка. Почти как живая, только со струйкой крови на шее.
Осколок убил её, когда она вязала. Комната была аккуратной, со всеми этими вывязанными салфеточками, иконами, старенькой, но крепкой мебелью. Диван стоял у стола, тут она и вышивала. Снаряд разорвался во дворе, осколки выбили стекло – и один из них попал старушке в шею.
Её звали Людмила Сергеевна Третьякова, ей было семьдесят восемь лет. Её сын был дома, он не плакал, этот огромный мужчина в чёрном пальто. Он сказал, что звонил ей за полчаса до её смерти. Она всё так же вязала носки и продолжала их вязать, когда её убили.
Сергей сыпал проклятиями в адрес украинской власти. Его мать тихонько лежала на диване. Скорая и ОБСЕ не могли приехать.
Продолжался
