Лакей провел его в просторную гостиную, где Лиэм узнал, что в связи с болезнью штатного цирюльника ему предстояло побрить лорда Имбольда и подровнять ему усы.
Брадобрей выполнил свою задачу удовлетворительно и даже заслужил похвалу лорда, выразившего также восхищение зеленой жемчужиной, украшавшей кольцо Долговязого Лиэма. Более того, лорд Имбольд находил эту драгоценность настолько поразительной и достопримечательной, что спросил брадобрея, сколько он хотел бы получить за свое кольцо.
Долговязый Лиэм поспешил воспользоваться многообещающей ситуацией и заломил ошеломительную цену:
– Ваше сиятельство, эту безделушку я унаследовал от покойного деда, а он получил ее от египетского султана. Не могу расстаться с ней меньше чем за пятьдесят золотых крон.
Лорд Имбольд вознегодовал:
– Ты меня за дурака принимаешь? – Отвернувшись, он подозвал лакея: – Тауб! Уплати этому субъекту и выпроводи его.
Брадобрею пришлось ждать в приемной, пока Тауб ходил за деньгами. Изучая обстановку, Долговязый Лиэм открыл стенной шкаф и обнаружил в нем пару золотых подсвечников, возбудивших в нем такую алчность, что он засунул их в котомку и закрыл дверцы шкафа.
Тем временем вернувшийся Тауб успел заметить подозрительное поведение брадобрея, схватил его за руку и стал настаивать на том, чтобы тот продемонстрировал содержимое котомки. Поддавшись панике, Долговязый Лиэм вынул из кармана бритву другой рукой и широким взмахом рассек шею Тауба так глубоко, что у того голова откинулась за плечи.
Лиэм выбежал из усадьбы, но его поймали, осудили и отвели на виселицу.
Инвалид Мантинг, ветеран многих битв, уже десять лет работал окружным палачом. Он эффективно выполнял свои функции – Долговязый Лиэм расстался с жизнью скоротечно и безвозвратно – хотя Мантингу не хватало дополнительного нюанса театральной неожиданности и пикантности, отличающего палача-виртуоза от более посредственных коллег.
К числу должностных привилегий Мантинга относилось присвоение одежды и украшений казненных, в связи с чем он стал владельцем ценного кольца с зеленой жемчужиной, каковое не преминул носить на пальце.
Впоследствии каждый, кто наблюдал за Мантингом, не мог не заметить, что палач стал отличаться настолько изящным стилем и таким вниманием к деталям, что порой Мантинг и осужденный казались участниками трагического представления, заставлявшего сжиматься сердца зрителей в конце спектакля, когда проваливался люк под виселицей, опускался топор или голову преступника крушила булава, мало у кого из зевак не катились по щекам слезы внутреннего очищения.
В круг обязанностей Мантинга иногда входила пытка заключенных – опять же, в этом отношении он показал себя не только знатоком классических методов, но и прозорливым изобретателем-первопроходцем.
Тем не менее, стремясь к достижению той или иной артистической цели, Мантинг проявлял тенденцию к преувеличению. Как-то раз повестка его
