молоко, – говорю я и беру его за руку, как великую драгоценность.
Мы заходим в магазин с белыми буквами на красном фасаде. Там, в отличие от аптеки, жарко и полно людей. Пока я выбираю молоко, он нарушает молчание, которое мы храним со встречи у подъезда:
– У Достоевского в «Братьях Карамазовых» описание дьявола самое точное. Но в бога я всё-таки не верю. Каждый человек – бог. А ты?
– Я тоже не верю? – переспрашиваю я, пока он жонглирует яблоками.
– Нет, ты тоже бог?
– Ты мне скажи.
– Нет, ты не бог. Ты мой Хитрован.
Мы переглядываемся. Я всматриваюсь в его лицо, пытаясь найти подтверждение тому, что он шутит. Чувства меняются так стремительно, что мы не можем их обуздать. Раздаётся звук, в котором я узнаю собственный смех. Утратив свою божественность, я стала потерянной и бестолковой и по этой причине должна решиться на категоричное действие. В любом случае не остаётся ничего другого, кроме как разбираться со всем по порядку.
Пробивая маленькую бутылочку молока на кассе, я замечаю, что всё вокруг такое красное. Красный дом. Красная форма кассира. Красные корзины. Красные помидоры в руках женщины за мной. Закрываешь глаза и оказываешься в темноте красной пещеры. Красный сигнал тревоги в голове. Есть только красное. Красное – оно живое. Краснота растекается по жилам. Красное чувство вины и белое молоко.
Весь этот набор – одеяло, йод, молоко – сколько хлопот, столько хлопот. Надо было купить газировку, печенье, чипсы, пакетик солёного арахиса или банку шоколадной пасты «Нутелла» – что угодно, чтобы перебить вкус йода и скоротать время, но я вспоминаю об этом слишком поздно.
Бутылку кладу в пакет с одеялом и передаю ему. Город в пыли и гари, но всё равно великолепен, даже несмотря на безжалостный июнь, выжигающий улицы. Осталось перейти дорогу и подняться на крышу.
Когда мы в прошлый раз забрались на неё, он отдал мне стопку тетрадей со стихами – всё своё творческое наследие, – чтобы я их спрятала, сохранила в надёжном месте, пока он играет в бездомного поэта. Я испытала ощущение счастья исключительной остроты. Не могла поверить, что обладаю таким сокровищем. День за днём я проводила время, тщательно изучая и расшифровывая его почерк.
Меня совершенно покорил его талант. У него был дар писать. У меня – любить. В его текстах ощущалась упрямая, суровая и безжалостная работа над языком. Он обладал яростной спонтанностью. Был расколотым и очень целостным одновременно. Писал стихи, как дышал. Составляющие его поэзии – уверенность, напор, воля. В нём очень силён элемент воли. Он чувствовал себя свободным говорить всё, что хочет, – и говорил.
На крыше можно спрятаться от чужих глаз, но не от солнца. Вид с неё открывается скудный – лишь слепящий свет и жаркое марево над растрескавшимся городом. Я раскладываю одеяло на липком горячем настиле, похожем на свежий асфальт. Воздух струится, как пары топлива. Он – длинный, не помещается на одеяле. Сели, легли. Снова
