явно не для него.
При Президенте РФ не принято держать неблагонадёжных студентов, хоть и с платного отделения. Отчислили, конечно, за дело – не за плохие оценки, а за героический поступок был принесён в жертву засаленный синий студенческий. Достаточно один раз сходить в мэрию с бумажкой в защиту нерадивого художника, как тебя мгновенно вышибают из вуза. Он был изгнан, ибо оказался для них слишком революционным, слишком безрассудным.
– Прикинь, только вышел из мэрии, ещё до метро не дошёл, звонит декан. Говорит, так и так, отчисляем тебя как неблагонадёжного студента.
– Что, серьёзно?
– Да. Вот маман обрадуется, что не надо больше им платить!
В другой раз, в другом положении мы бы искали место, где можно заняться любовью, но сейчас – только прожить этот день. Виноград был компенсаций близости. Не стоило его есть. Не стоило есть плохо промытый переспелый и слишком сладкий виноград. Не следовало дышать дымом. Не следовало, может быть, и встречаться в этот день.
Он совершенно естественно моргал глазами по очереди – правый-левый, левый-правый. Невероятно. Это была игра, и он играл в неё мастерски. Я не могла к этому привыкнуть.
– Ты моргаешь по очереди!
– Да. А твой взгляд вообще мозг выносит.
Он моргал по очереди, кормил меня виноградом, считал родинки на моём теле. Я носила его белые рубашки, которые доставали мне до колен, и ставила ему засосы на шее. Мы обещали поздравлять друг друга с днём рождения каждый год, даже если когда-нибудь расстанемся.
Его день рождения в июле, но сейчас только май. Яркое солнце испещрило асфальт тёмными пятнами неподвижных теней. В частном секторе жгли мусор. Сколько же у них мусора, чтобы жечь каждый день? И что за мусор пахнет так вкусно – летом, дачей, копчёностями? Запах усиливался по мере приближения к дому. С моего девятого этажа открывался панорамный вид на раскинувшееся до горизонта полотно деревянных домов. Серый дым заволакивал небо. Нетрезвые мужчины заволакивали ноги в трактир «Ермак» и пропадали во тьме открытой двери. «Ермак» стоял на границе жилмассива и частного сектора. Я смотрела в окно и представляла, как, если бы папа был жив, я бы спускалась с девятого этажа и шла в «Ермак» его искать. Однажды я зашла туда купить спички. Остановилась на пороге – не было ни папы, ни спичек, только, как огоньки, горели в темноте красные глаза невидимых мужчин.
– Опять шашлыки жарят, – говорю я, шумно втянув воздух.
– Ха-ха, шашлыки из котят! Хитрован, ты бы попробовала шашлык из котят? – смеётся он.
– Нет. А ты?
– Я бы лучше тебя поджарил и съел, ха-ха!
Сигаретный дым застревает в чёрных кудрях. Шашлычники едят котят. Мир ждёт, когда его завоюют. Мы ждём неизвестно чего и возвращаемся к дому, где поэт жил у своего друга Вани, когда сбегал от родителей. Рядом с зелёной скамейкой стоит зелёная урна. Тошнота подкатывает к горлу. Откуда-то изнутри меня раздаётся настойчивый стук.
– Тук-тук.
