хитрого мима.
Нам не понять анатомию сцен,
тайны ремарок забыты закатом.
Только мерцают поверхности стен
чёрным агатом.
Рыжий сад
Ты бронзовым садом последней мечты —
за солнцем уставшим —
ушла, не простившись, оставив цветы
под небом упавшим.
Закат, замирая в ночном далеке,
раскинул созвездья.
Луна голубая в своём челноке
качалась на месте.
И звёзды одни пропадали во тьме,
другие – светились.
И мысли, как бабочки, гибли в огне,
и чувства тупились.
И память, вобрав облака неудач,
казалось – взорвётся,
и сердце, по звёздам бегущее вскачь,
казалось – сорвётся.
И ветер, как ворон, над садом кружил,
наверное, зная,
что трижды распятый на нежности пыл
бледнел, угасая.
И небо в лицо опрокинулось мне
дождями косыми,
костёр утопив в безразличной волне.
Ступнями босыми
на мокрые травы сошла темнота.
Я выдохнул жажду,
чтоб с каплей последней в ложбинке листа
забыть, как однажды
ты бронзовым садом последней мечты —
за солнцем уставшим —
ушла, не простившись, оставив цветы
под небом упавшим.
звонок
Как горьких суток отраженье —
наш телефонный разговор.
И мендельсоново круженье,
и православное служенье
сквозь провода впечатал он.
Ну что ж! Идущему – дорога,
обрящет ищущий в пути.
Как говорят – любви до гроба,
друг друга не судите строго,
И да поможет Бог идти.
фалернское
Я буду жить в загадочной долине,
я буду пить фалернское вино,
я буду непосредственным, а ныне
мне не дано. Не всё ль равно?
Я буду истин постигать значенье
и краски слов, торжественный хорал
творений чудных и времён теченье.
А ныне я от прошлого устал.
Я буду сам писать холсты, простые,
как жизнь в стране загадочных долин.
Я буду жить. А ныне я в пустыне,
мне всё равно, я так устал один,
и символы, по-прежнему святые,
уже не манят таинством своим.
ВЕКТОР
– Вы сочиняете стихи?
– Нет, я записываю мысли ощущений и ощущения мысли…
…и ты чувствуешь, что вся твоя жизнь уже не вмещается в сердце, и сердце взрывается болью, пустотой, смертью…
пустое
Я витал, пустые мысли
сыпал в ауру листа,
возникали парадоксы
объяснений без конца
и без начал,
но молчал подобострастно
цензор первого лица,
а от третьего лица
я уже не ждал похвал.
