сообщила Полина. – Вот вам неполный список: дерзость, упрямство, гордость. Я ужасно неуклюжая, к тому же не прочь ввернуть бранное словцо.
Гриффин коснулся пальцем ее щеки, положил ладонь на затылок и приблизил ее лицо к своему.
– На этой неделе все ваши недостатки превращаются в достоинства.
Слова его лились ей в уши как самая сладкая музыка.
Полина попыталась улыбнуться, но дрожащие губы не слушались. Чувства ее были в смятении, ее бросало из жара в холод, опасение сменилось волнующим возбуждением, возбуждение – тревогой. В голове крутилась безумная мысль, что она ни в коем случае не должна шевелить губами, потому что…
Потому что этот мужчина вот-вот ее поцелует.
Полину целовали и раньше, пару раз, и она знала, как меняется при этом мужское лицо. Едва заметные складки в уголках его губ исчезли, и голова чуть заметно склонилась набок. Веки его потяжелели, опустились ровно настолько, чтобы она могла полюбоваться густотой ресниц, и взгляд сосредоточился на ее губах.
Лицо его было совсем близко, и она почувствовала, что дрожит. Настал момент что-то предпринять: закрыть глаза, если хочет, чтобы ее поцеловали, или ретироваться, если не хочет.
Только вот хотеть не следовало. Она догадывалась, чего избалованный герцог мог ожидать от служанки, и не хотела внушать ему ложные мысли о своей доступности. Но с тех пор как ее целовали, прошло столько времени, а уж доброго слова она не слышала и того дольше.
В конечном итоге Полина нашла компромисс, решив ничего не предпринимать, и будь что будет.
Но он ее так и не поцеловал: отстранился и, прежде чем спуститься по лестнице, бросил:
– Передайте от меня привет герцогине.
– А вы куда?
– В Лондон. Верхом. Сию минуту.
Гриффу удалось найти в конюшне постоялого двора мало-мальски приличного жеребца. Разумеется, его не сравнишь с племенными скакунами из его лондонских конюшен, но этот конь хотя бы выглядел пригодным для долгой дороги по пересеченной местности.
Взошла луна, полная и яркая, так что не придется скакать в темноте. Грифф старался не замечать неудобств от непривычно тонкой попоны и тесноватого в плечах сюртука. Дорога предстояла не самая приятная, но сейчас соображения комфорта волновали его меньше всего: главное – сбежать, и как можно скорее.
Только что на лестнице едва не случилось непоправимое. Она была так близко: теплая, волнующая, трогательно беззащитная. А губы… нежные, розовые, чуть приоткрытые и все еще влажно блестевшие, после того как она коснулась их язычком.
Ему ничего никогда не хотелось так, как поцеловать ее, испытать сладостное блаженство.
Проклятье!
Грифф был уверен, что справился: вот уже несколько месяцев ему удавалось избегать недвусмысленных предложений лондонских красавиц на любой вкус. Так неужели какая-то служанка со смазливой мордашкой, деревенская девка с обляпанным грязью подолом, в обносках, пусть и в сахарной обсыпке, сумела пробить этот защитный панцирь?
Послав
