повсюду ему чудилось лицо Хайда, он испытывал (большая для него редкость) гнетущее отвращение к жизни; его смятенному духу чудилась зловещая угроза в отблесках огня, игравших на полированных шкафах, в тревожном трепете теней на потолке. Он со стыдом заметил, что испытал большое облегчение, когда в прихожую вернулся Пул. Дворецкий сообщил, что доктор Джекил куда-то ушел.
– Я видел, Пул, как мистер Хайд входил в дверь бывшей секционной, – сказал нотариус. – Это ничего? Раз доктора Джекила нет дома…
– Это ничего, сэр, – ответил слуга. – У мистера Хайда есть свой ключ.
– Ваш хозяин, по-видимому, очень доверяет этому молодому человеку, Пул, – задумчиво продолжал нотариус.
– Да, сэр, очень, – ответил Пул. – Нам всем приказано исполнять его распоряжения.
– Мне, кажется, не приходилось встречаться с мистером Хайдом здесь? – спросил Аттерсон.
– Нет, нет, сэр. Он у нас никогда не обедает, – выразительно ответил дворецкий. – По правде говоря, в доме мы его почти не видим; он всегда приходит и уходит через лабораторию.
– Что же! Доброй ночи, Пул.
– Доброй ночи, мистер Аттерсон.
И нотариус с тяжелым сердцем побрел домой. «Бедный Генри Джекил! – думал он. – Боюсь, над ним нависла беда! В молодости он вел бурную жизнь – конечно, это было давно, но божеские законы не имеют срока давности. Да-да, конечно, это так: тень какого-то старинного греха, язва скрытого позора, кара, настигшая его через много лет после того, как проступок изгладился из памяти, а любовь к себе нашла ему извинение». Испугавшись этой мысли, нотариус задумался над собственным прошлым и начал рыться во всех уголках памяти, полный страха, что оттуда, точно чертик из коробочки, вдруг выпрыгнет какая-нибудь бесчестная проделка. Его прошлое было почти безупречно – не много нашлось бы людей, которые имели бы право с большей уверенностью перечитать свиток своей жизни, и все же воспоминания о многих дурных поступках не раз и не два повергали его во прах, чтобы затем он мог воспрянуть, с робкой и смиренной благодарностью припомнив, от скольких еще дурных поступков он вовремя удержался. Затем его мысли вновь обратились к прежнему предмету, и в сердце вспыхнула искра надежды.
«Этим молодчиком Хайдом следовало бы заняться: у него, несомненно, есть свои тайны – черные тайны, если судить по его виду, тайны, по сравнению с которыми худшие грехи бедняги Джекила покажутся солнечным светом. Так больше продолжаться не может.
Я холодею при одной мысли, что эта тварь воровато подкрадывается к постели Генри. Бедный Генри, какое пробуждение его ожидает! И какая опасность ему грозит – ведь если этот Хайд проведает про завещание, ему, быть может, захочется поскорее получить свое наследство! Да-да, мне следует вмешаться…
Только бы Джекил позволил мне вмешаться, – добавил он. – Только бы он позволил». Ибо перед его умственным взором вновь, словно огненный транспарант, вспыхнули странные
