что излишняя развязность, вольность с его стороны может раз и навсегда положить конец общению.
Через час они были уже в ее комнате, и их тела сплетались на скомканных простынях.
Аарон уже не мог точно определить, что изменилось в мире. Он обвел взглядом ее тело, затем свое, и в его груди что-то кольнуло. Определенно, комната теперь выглядела совсем по-новому. Пол все еще был усеян разбросанными вещами, которые Мариса не успела рассовать по чемоданам. Свет, лившийся из оконца над кроватью, словно сливался с сиянием ее кожи, шелестом простыней и ярким миром, который заставлял учащенно колотиться сердце, и все превращалось в невыразимо драгоценную субстанцию из их тел, и слова, что приходили Аарону на ум, – «святое» и «священное» – относились к тем вещам и явлениям, в которые он сам не верил.
Литые икры Марисы лежали поверх голеней Аарона, сама она прислонилась спиной к стене, и Аарон не выдержал и признался:
– Знаешь, я видел твой портрет.
Мариса рассмеялась. Ее лицо было обращено к потолку, так что Аарон мог видеть ее лишь в профиль.
– Возбуждает? – спросила она. – Во всяком случае, люди так говорят.
Он не рискнул ответить и вместо слов загадочно улыбнулся. Мариса продолжала смотреть в потолок.
Люди… Их много?
– Родни – мужик, – произнесла Мариса.
Затем она зевнула, брыкнула ногами и, качнув своим подтянутым телом, спрыгнула с кровати и прошла в ванную.
Мужик. Аарон чуть не рассмеялся от нелепости такого выражения, которое в устах Марисы могло означать все что угодно. Интересно, а слово «люди» подразумевало под собой женщин? Возможно, что да, хотя тут все было возможно. Или же она имела в виду потерявших голову дурачков, вроде него самого… эти ребята, наверное, думали, что случилось бог весть что такое, что земля сдвинулась с места, а для Марисы такое было в порядке вещей – она явно не очень-то смущалась после того, что недавно произошло на этой освещенной золотистым светом смятой постели. Или же, быть может, она имела в виду тех, чьи диссертации мало чего стоили, у которых не спирало дыхание, когда они стояли перед ней обнаженными, – короче говоря, которые не испытывали неловкости (возможно ли такое?) в присутствии Марисы.
Она вернулась, неся два стакана с водой из-под крана.
Как так получалось, что ни в одном ее жесте не было ни малейшего намека на подчинение? Она, обнаженная, принесла ему воду после любовных утех, а просителем был все равно он, и только он.
Перед тем как Аарон ушел, Мариса поставила свой стакан на пол и взяла его пальцами за подбородок.
Он встретил ее взгляд, стараясь не моргнуть.
– Когда я в кого-нибудь влюбляюсь, – сказала Мариса, – то влюбляюсь до конца и немедленно.
В ее взгляде не было даже намека на нежность, но Марису не интересовали чувства Аарона. Она смотрела на него с прямотой человека, который производит какие-то внутренние, личные расчеты, на каковые он никоим
