Очевидно, что при таком положении вещей не помогут нам никакие кривляния, хотя бы они производились даже с талантливостью m-lle Schneider.
Вторым оттеняющим жизнь элементом было сознание властности. Чтобы понять всю важность этого элемента, представьте себе бессребреника квартального надзирателя, обяжите его с утра до вечера распоряжаться на базаре и оставьте при нем только сладкое сознание исполненных обязанностей. Наверное, он в самый короткий срок выйдет в отставку. «Помилуйте, – скажет, – из-за чего тут биться! И грошей не сбирать, да еще какие-то обязанности наблюдать! Разве с ними, чертями, так можно!» Но скажите тому же квартальному: «Друг мой! На тебя возложены важные и скучные обязанности, но для того, чтобы исполнение их не было слишком противно, дается тебе в руки власть», и вы увидите, как он воспрянет духом и каких наделает чудес! Увы! Как ни малоплодотворно занятие, формулируемое выражением «гнуть в бараний рог», но при отсутствии других занятий, при отчаянном однообразии общего тона жизни и оно освежает. Дедушка Матвей Иваныч говаривал: «Когда я иду, то земля подо мной дрожит» – и радовался этому обстоятельству. Конечно, это была радость неразвитого человека, но это была настоящая, заправская радость, и отвергать возможность ее нет ни малейшего основания.
«Есть наслаждение и в дикости лесов», –
сказал поэт, а дедушка мой, со своей стороны, мог прибавить: «Есть наслаждение и в сечении», разумея под этим, впрочем, не самый процесс – сечения, а принцип его. Конечно, мы, по чувству учтивости, отвергаем такого рода наслаждения, но так как они существовали на нашей памяти, понимать их все-таки можем. Если мы в настоящее время и сознаем, что желание властвовать над ближними есть признак умственной и нравственной грубости, то кажется, что сознание это пришло к нам путем только теоретическим, а подоплека наша и теперь вряд ли далеко ушла от этой грубости. Всякий вслух глумится над позывами властности, но всякий же про себя держит такую речь: «А ведь если б только пустили, какого бы я звону задал!» Я думаю даже, что бо́льшая часть наших горестей от того происходит, что нам не над кем и не над чем повластвовать. А дедушке Матвею Иванычу было и над чем, и над кем повластвовать, и он понимал себя в этом отношении не пятым колесом в колеснице и не отставным козы барабанщиком. Смотрит он, например, на девку Палашку, как она коверкается, и в то же время если не формулирует, то всем существом сознает: «Я с этой Палашкой что хочу, то сделаю: захочу – косу обстригу, захочу – за Антипку-пастуха замуж выдам!»
– Палашка! Хочешь за пастуха Антипку замуж?
– Помилуйте, барин! Чем же я провинилась? Кажется, стараюсь!
– А, ну Христос с тобой! Пляши!
И Палашка ожесточеннее прежнего упирала руки в боки, прыгала, крутилась, взвизгивала, а дедушка посматривал на ее плясательные пароксизмы и думал про себя: «Однако важно
