ботинка, превращая мои труды в грязь. Она так яростно топтала бинты, будто они отравлены.– Теперь всё это придётся сжечь, – глухо, по-звериному рычала она. – Этого ты добивалась? Или взялась за эту работу, потому что на бинтах кровь? С кровью нравится играться? Что ты задумала, ведьма? Неужто пробудить свою проклятую магию? Ззззнаю я таких, как ты. Хорошо ззззнаю. Ну-ка пойдём!
Схватив меня за руку, она резко потянула вверх, так, что плечо пронзила боль. Я едва успела встать на ноги, как Морелла уже вытащила меня на улицу. Потащила через людный двор, шипя будто змея:
– Ты греховна! Ангельское личико и чёрное нутро. Я насквозь тебя вижу. Вижу, но всё равно хочу помочь. Даю шанс снова и снова. Просто трудись со смирением. Отрабатывай долг с благодарностью и молитвой в сердце. Исполняй несложную работу и забудь демонскую грязь. Но что делаешь ты? Плюёшь в протянутую руку! Тянешься к скверне!
Снег забивается в ботинки, щиплет холодом щекотки. Я как могу быстро перебираю ногами, чтобы не упасть. Потому что, если упаду, смотрительница не остановится – просто потащит по снегу волоком. Я стараюсь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть царапающие взгляды, полные презрения. Кроме служительниц, во дворе есть и солдаты – те, кто прибыл от границы и теперь проходит лечение.
Они тоже всё видят. Всё знают.
Каждый здесь знает, кто я.
Я не слышу, о чём они говорят, но мне мерещится, будто могу различить витающие кругом мысли:
Ведьма.
Зло во плоти.
Преступница. Убийца.
Почему её не казнили? Почему мы вынуждены её терпеть?! Хуже неё никого нет.
Слёзы снова подкатывают к глазам. “Отражение говорило правду, – с горечью понимаю я. – Что бы я ни сделала, никто и никогда не посмотрит на меня иначе, чем с презрением”.
Даже я сама не чувствую к себе ничего иного. Мои мысли греховные. Я говорю с демоном. Я желаю любви. Испытываю зависть.
И эти бинты – я стирала их без смирения, а с мыслями, что меня полюбят. Что так я что-то получу взамен. Почему я не смогла промолчать, когда отражение заговорило со мной? Почему я ответила ему, хотя знала, что нельзя?
Снова я всё сделала неправильно. Потому что я сама – неправильная. Сломанная, искорёженная, будто глиняная статуэтка, которая разбилась, а её склеили как придётся, перепутали местами руки и ноги, и голову посадили криво, не той стороной.
Из-за этой неправильности изуродованную статуэтку начала пожирать гниль и плесень.
Как ни чисти – она появляется вновь и вновь.
Морелла это чует.
Она видит меня насквозь.
Знает, что хотя я опускаюсь на колени, всё равно думаю о запретном – о сладкой конфете, о чужой недоступной мне любви.
Сейчас Морелла тащит меня в одиночную каморку, где я буду зажата в тисках четырёх глухих стен. Там, окружённая кромешной голодной тьмой, я должна буду молиться – без еды и воды, до самого утра, чтобы глубже осознать свою греховность.
Но прежде
