уже ни кровь, а слёзыСкачут по лохмотьям щёк.
Пусть покается. Угодно.
Полусгнил? Кнутом ошпарь!
– Православные, сегодня
Отбывают Государь!
В Москве на Кукуе с расхристанных клавиш
За гаммами гаммы срываются в ночь…
С Петрушею, увальнем, как-нибудь сладишь,
Но как тебе, Анна, себя превозмочь?
Корзины с цветами уже не обманут.
За влюбчивость кто бы тебя ни корил,
С паркета дворцового пылкую Анну
На царское ложе не бросит кадриль.
А было бы просто – немного притворства,
Потворства рукам и покорства губам,
Кокетства, безумства, жеманства, проворства.
Цари – не послушны ли хитрым рабам?..
Вздыхающий шорох летящей коляски
Уносит богиню кукуйских премьер
В объятиях светлой приятельской ласки.
И лошади весело скачут в карьер.
И мило, и жутко ей!.. Пётр ли нагрянет,
Оставив кошмарные бредни про флот?
Счастливою быть так щекотно на грани,
Где радость мгновенная и эшафот.
Подставив лицо посвежевшему ветру,
Как Анна смеётся, как весело ей,
К намёкам посланника чувствуя веру,
Бездумно катиться среди тополей.
Во царево во здоровие
Пьёт Европа год и два!
Путешествует Московия,
Растормошена едва.
В честь Петра петарды бухают,
Грохот пушечной пальбы.
Царь, напыжась, смотрит брюквою,
Не охочь до похвальбы.
Из огней бенгальских слово:
«Пётр!» – зажглось. Кричим – виват!
И на взятие Азова
Полыхает транспарант.
В голландской парусиновой таверне
Разноязыкий говор матросни.
Хозяин зуб сломал на соверене:
Опять фальшивый.
– Эй, вина плесни! —
Иной закажет отбивную с луком,
Свиное ухо спросит, а другой
«О море», знай, горланит и по юбкам
Подружку хлопнуть норовит рукой.
Негоциант в мошну ссыпает перлы,
Обманутый матрос хлобыщет ром.
А пахнущие солнцем корабелы
Всей гильдией пируют за столом.
Окорока, нежнейшие на срезе,
С телячью голову сыров круги,
Медведя бок, на протвенном железе
С картофелем печёные угри.
Здесь каждое словцо солоновато
И бранью переперчен разговор.
Тесак за голенищем у солдата
Равно с пиратской финкою остёр.
Здесь Пётр как дома. С продувной шарагой
То в драку ввяжется, то лишнего хлебнул
И под рукой случившеюся шпагой
Едва Лефорту горло не проткнул.
Всемирный сброд! Изящный генуэзец,
Губастый турок, долгоносый швед,
Малаец жёлтый… Чтоб иных повесить —
Единственно чего – верёвки нет.
Здесь ругань может обернуться песней,
А песня – поножовщиной лихой.
Здесь русский Царь едва ли интересней,
Чем
