гантированную ручку Аглаи Михайловны, но в ответ она сказала с некоей усиленной грустью:
– Жанчик, должна сообщить вам нечто не весьма любезное, хотя правдивое!
– Из ваших уст и смертный приговор есть объяснение в любви! – ответил Обский, снова потянувшись с поцелуем к ее руке.
Но, как опытный актер, он заметил нарочитость печали в ее голосе.
Аглая Михайловна отняла руку и сделала паузу.
– Что ж вы мучаете меня молчанием?
– Жанчик, мне трудно это высказать, но я должна, перед совестью, перед душой своей обязана… Жанчик, вы мне неприятны.
– Благодарю, не ожидал!
– Верней сказать… – протянула Аглая Михайловна, словно бы желая смягчить удар. – Не «неприятны», в смысле «отвратительны», а вот так, в два слова. Не приятны. Не слишком приятны.
– Неужели? – поднял брови Обский.
Вместо ответа она стянула со своих рук тугие перчатки, стала массировать затекшие пальцы.
– Неужто вы не поняли? Выходя к вам, я вспоминаю эту вашу странную польскую манеру без конца целовать ручки и надеваю перчатки. Перчатки – не на улице, не на балу, а в комнате! Неужто вы не задумались почему?
– Я не поляк, я казак и сибиряк, – невпопад ответил Обский. – Зачем же вы принимаете меня в своем доме? Пардон, в доме вашего папаши! – слегка съязвил он.
Отец Аглаи Михайловны, действительный статский советник Панков, служил по таможне; судя по обстановке, по золоту рам и бронзе канделябров, изрядно наворовался; но в последнее время по полгода вместе с женою проводил в Карлсбаде: он лечил почки, жена – катар желудка, так что Аглая Михайловна жила хозяйкою роскошной квартиры на Владимирской улице и устраивала по средам нечто вроде литературно-театрального салона.
– Коли я вам неприятен до такого отвращения, – продолжал Обский, – что и ручку себе целовать даете лишь через шелк, что ж не откажете мне от дома? Почему вы тогда меня принимаете?
– Я принимаю вас потому, – она дерзко поглядела ему в глаза, – потому и принимаю, что вы… Вы одно лицо с человеком, в которого я влюблена!
– Кто же этот счастливец? Отчего он не здесь? Не рядом с вами? – возмутился Обский. – И почему я, сам того не зная, вынужден играть пошлую роль манекена?
– Потому что он знаменит, избалован и легкомыслен. Он пьяница, дебошир, сквернослов. Во многих отношениях опасный человек.
– Так и ну его ко всем чертям! Зачем он вам?
– Он большой талант. Я в него за талант влюбилась.
– Кто же он?
– Вы его знаете… То есть вы его не знаете, но знаете, о ком я.
– Устьянцев? – воскликнул Обский, как ужаленный осою.
– Да!
– О боже!
О боже! Устьянцев был известный литератор, автор романов и рассказов, написанных на самой грани приличия: там действовали сплошь подонки общества – нищие, пропойцы, шулера, воры, проститутки и революционеры.
