но его кровь течёт далеко на север, через Великй Океан, в земли, где живут те, кто называет себя его истинными наследниками,» – задумчиво сказал он, и я запомнил его слова, хотя в тот момент едва ли мог до конца их понять.
Отец всегда говорил, что знание – это сила, и что только через познание можно обрести истинную власть. Но, глядя на эти дворцы и суетливую роскошь Синдериона, я не мог избавиться от ощущения, что эта сила коренится в чём-то более осязаемом, чем просто знания
Глазэль был совершенно другим – городом высокой культуры и утончённых искусств. Его строения возвышались как тонкие, изящные шпили, каждая башня, каждый мост был украшен каменными орнаментами и статуями. Именно здесь, как говорил Олейран, собирались поэты, учёные и философы со всего Абиттера. В отличие от громоздкого и суетливого Синдериона, Глазэль был погружён в тихую, меланхоличную задумчивость.
Мир глазэльцев был для меня слишком чужд и изыскан, словно сама реальность под их взглядом подчинялась искусству и точности мысли. Мы с Олейраном успели попасть на собрание философов под открытым небом. Они стояли на мраморных ступенях и обсуждали такие отвлечённые вещи, как "смысл любви" и "суть света". Мне показалось, что это собрание – одно из самых красивых и безумных зрелищ, которые я видел: люди говорили о высоком, почти не замечая, как они стояли босиком на прохладном камне, под яркими лучами послеполуденного солнца.
– Это и есть суть Глазэля, – сказал Олейран, когда мы удалялись от площади. – Место, где слова значат больше, чем золото. Но будь осторожен, Айвор. Любое место, где люди говорят слишком много о свете, скрывает тьму где-то в глубине.
Эти слова запали мне в душу. Я начинал понимать, что Абиттер – это королевство парадоксов. Чем больше я узнавал его, тем больше тайн оставалось за его тщательно выстроенным фасадом.
Мы остановились в доме, где нам предложили посмотреть на коллекцию древних манускриптов, принадлежавших одному из великих хронистов Империи. Когда я держал эти древние страницы, пожелтевшие и покрытые витиеватыми письменами, мне казалось, что они дышат и шепчут тайны, пережившие столетия. Олейран с лёгкой улыбкой наблюдал за мной, словно понимая, что для меня это – не просто пыльные страницы, а нечто гораздо большее.
Казалось, что страницы шепчут мне тайны на забытых языках, их поверхности мерцали, словно дышали. На мгновение я ощутил дрожь в пальцах – это были не просто страницы, а древние фрагменты чужой мудрости, готовые раскрыться лишь перед тем, кто рискнёт прикоснуться к их тайнам.
Путь к Кантору был долгим и трудным: дорога пролегала через редкие рощи и пустоши, под тяжёлыми облаками. Кантор встретил нас запахом мокрой земли и сырого дерева. Здесь было тихо и пустынно, местные жители казались меланхоличными и погружёнными в собственные заботы. Дома Кантора располагались вдоль тёмного озера, в котором отражались чёрные ветви деревьев, склонившихся к воде, словно в вечном трауре.
Заброшенные
