люблю даже твою мертвую кожу, – печально сказал он. – Я обречен.
Меркьюри расплылся в улыбке, которая обычно предвещает неуместный смех. Но он не засмеялся. Вместо этого он пробормотал, что ему холодно и одиноко в санатории, затем что-то о желании спрятаться под столом всякий раз, когда в комнату входит человек красивее него. Он улыбался все время, пока говорил.
Затем он встал и ненадолго исчез из вида. Вернулся со свечой и зажег ее от спички.
– Ты можешь сгореть? – спросил он, хватая Муна за руку и поднося ее к пламени. – Трудно представить, что ты сделан из того же материала, что и я.
– Да, – ответил Мун. – Это очень больно.
– Я так разозлюсь, если ты умрешь раньше меня.
– Прекрати, прекрати. – Сначала Мун наблюдал за Меркьюри с нежным любопытством, но сейчас он высвободил руку и сердито посмотрел на него. – Ты действительно хочешь провести те крохи времени, что отведены нам, так? Может, ты хочешь о чем-нибудь поговорить?
Услышав эти слова, Меркьюри явно загорелся желанием поболтать, но в таком избытке, что беседа стала практически невозможной. Он хотел затронуть множество тем:
– Это правда, что у женщин в Корее аура белая, как снег? Тебе нравятся твои яйца? Можно я рожу тебе детей? Как мне заставить его согласиться на то, чтобы я его любила? Должен ли я сказать «да»? Тебе когда-нибудь было стыдно за меня? Не щади моих чувств. Я выгляжу отвратительно, когда выкрикиваю твое имя? Когда я слушаю новости, я завидую самому ужасному событию дня, например старшекласснику, стреляющему в своих одноклассников, или семьям, сгоревшим дотла в результате военного удара. Я бы хотел быть одним из этих ужасных событий, чтобы ты услышал обо мне. Эй, а почему тебе не нравится Достоевский?
Мун не успел ответить, как Меркьюри поднялся со своего места и встал позади. Он обвил руками шею Муна. Сначала объятие было дружеским. Но затем рука скользнула по груди Муна и расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки. Мун оттолкнул руку. Меркьюри испуганно вернул руку на плечо Муна и похлопал его как партнера по группе. Но потом, с той же чувственностью, присущей объятию, Меркьюри чмокнул то место, где плечо Муна переходило в шею, и хохотнул. Кадык дернулся от волнения.
– Прошу тебя… – сказал Мун.
Меркьюри закрыл лицо руками. Он сделал пару шагов назад и исчез из поля зрения, где-то под столом.
– Я делаю тебе неприятно? – услышала я его голос. – Войдет ли это в твою личную историю как момент, когда все изменилось к худшему? Будешь ли ты приходить в себя после меня? Мне стыдно за то, как плохо я живу. Стать человеком – наша единственная задача, и я смутно осознаю, что для ее выполнения требуется, чтобы я прикоснулся к самой сокровенной части другого человека руками истины, ненадолго дарованными свыше. Но никто мне этого не позволит. Что же мне теперь, покончить с собой? Скажи мне как. Я хочу сделать это мрачно и элегантно, чтобы ты мог гордиться.
– Нет, нет, нет, – затараторил Мун.
Он соскользнул со стула и опустился на
