сестра. Ты знаешь, что должен любить меня, но ты не знаешь, как сделать так, чтобы эти чувства казались органичными, как будто бы ты всегда их испытывал.
– Возможно, ты права, – деликатно согласился Мастерсон. – Но я знаю, на что похожа любовь. Я уже испытывал ее раньше.
– И на что же она похожа? На бабочек у тебя в животе? От нее бегут мурашки по коже?
– Да, – сказал он. – Ты, наверно, думаешь, что это глупо, но да, так и есть.
– Я не думаю, что это глупо, – холодно ответила я. Я совсем не думаю, что это глупо.
– Ты всегда так делаешь, ты вынимаешь чувства буквально из всего. Я хочу чувствовать, что возвращаюсь куда-то. Я хочу чувствовать себя с тобой как дома.
Я кивнула, не взглянув на него. Я понимала, что спорить невозможно. Он меня совершенно не понимал. Я прижимала книги к груди до тех пор, пока не почувствовала, как мое сердце бьется об обложки. Мастерсон взял их у меня и прочитал все. Иногда я представляла, как мы с ним встречаемся в комнате для нашего совместного чтения и продолжаем реализовывать нашу жизнь там. Но я понятия не имела, как попасть в эту комнату, а разговоры о книгах только все усугубляли.
– Я хочу чувствовать себя с тобой как дома, – проговорил он.
Прижимая к себе книги, я ткнулась в него лицом и сказала, что он самый глупый человек, которого я когда-либо встречала, даже глупее меня.
Я написала Мастерсону письмо от руки и сделала это, совершенно не думая, о чем пишу.
Когда я закончила, я была удивлена, увидев то, что написала: «Так много людей смотрят на меня, но на самом деле меня не видят. Ты другой. Ты даже не знаешь, что я существую, но ты видишь меня». Там также была фраза: «Я так сильно тебя люблю». И: «Ты самый привлекательный человек, которого я знаю. В тебе всегда есть что-то новое». Осознав, что я натворила, в строке «Дорогой Мастерсон» я зачеркнула в его имени практически все буквы, оставив только первую и последнюю и написав сверху большую У, чтобы получилось «Дорогой Мун».
Я запечатала письмо и отправила его Мастерсону.
Вполне вероятно, что он понятия не имел, что я имею в виду. Но лучше бы он вообще ничего не понял, чем понял бы большую часть, но не все. Я устала от споров и откровений, от слов, слетающих с моих губ и разбивающихся о лицо другого человека. Такая грубость неизбежно вносила изъяны в наши отношения. Я очень хотела, чтобы наше общение стало более глубоким, но мне не хотелось, чтобы оно стало от этого напряженнее. Я мечтала сделать все настолько тонко, чтобы в конце концов мышление Мастерсона приспособилось к моему и он сам бы не понял, как это произошло.
Ответа не было. Тогда я начала писать Мастерсону еще одно письмо, адресованное Муну.
Но в итоге вместо этого я написала рассказ.
Он начинается с того, что главная героиня стоит на автобусной остановке в Берлине. Она трет глаза. Мушки перед глазами мешают ей видеть мир, который просто существует. Он ни мрачный, ни ясный. Но если мир окутан
