одно плывет! – не унимается мама. – Крайнее!
– Ну вы даете, – расстроился Игорь. – А у меня ничего не плывет. Может, мне воображения не хватает?..
– А ты уши хорошо закрывал? – деловито интересуется мама.
– Конечно.
– А в глубину, в сердцевину смотрели? – наседаю я.
– Да вроде старался, как мог. А вот здесь… – говорит он и неуверенно приближается к лодке напротив. – Или нет… Вам не кажется, что оно… как бы… движется?..
– Конечно, движется, – говорю. – Видно же! И на соседней тоже поплыло – видели?
– Точно! – радуется Игорь. – Но это же невозможно! Может, у нас галлюцинации?
– У всех троих? – строго спрашивает мама.
– Ну не бывает же так! Это же просто холсты! Лодки, небо, песок – это же все нарисованное! – И он подошел к стене и стал заглядывать под картины. Уж не знаю, что он там хотел найти.
– Значит, правильно нарисованное! – говорит мама. – Ой, вон там еще, смотрите, только что поплыло!
Так мы насобирали десять живых лодок с плывущими облаками.
Художник так радовался, что сбегал в ближайший киоск, купил сосисок в тесте. Десять штук. Он, оказывается, как и мы, не умеет готовить и покупает всякие вредности.
За окном было уже темно, а мы сидели в мастерской, посреди живых роз и влажных лодок, ели сосиски и смеялись. И краской уже почти не пахло. И было хорошо и спокойно, как на кухне у отца с Евгенией Ивановной. Хоть и без блинов.
Глава двенадцатая
Пирожки с капустой, или Операция «туфли» проведена успешно
Когда бабушка приносит пироги, да еще с капустой, значит, она хочет со мной поговорить. По душам. Я, слоняясь по комнате, ем четвертый пирожок, а наша Галина (так мы с мамой называем бабушку) усаживается в кресло-качалку, тихонько поскрипывает и начинает:
– Ты долго будешь всухомятку-то есть? Сядь за стол, налей молока! Ты же себе гастрит заработаешь!
– Не, не заработаю, сейчас все так едят.
– Как это все? – удивляется она с кресла.
– Ну, все. Скорости, понимаешь, большие. Не успевают. Приходится на ходу.
– Скорости… Ну, возьми хоть кружку в руку и ешь себе на ходу!
– Ладно, – сдаюсь я.
Иду на кухню, наливаю молоко, беру еще один пирожок и снова слоняюсь по комнате. Один – ноль в пользу нашей Галины.
– Может, сядешь все-таки? – Бабушка у нас упорная.
– Ну, баб, – останавливаюсь я с кружкой.
– Ну, что «баб», что «баб»? Не надоело мельтешить-то? У тебя же не усваивается там ничего!
– Еще как усваивается, – бормочу я, но сажусь.
Два – ноль.
Бабушка перестает скрипеть креслом и вздыхает. Значит, сейчас будет серьезный разговор.
– Линуль, – говорит она жалобно.
– М?..
– Ну ты бы рассказала хоть, как мать-то. Как у них там, с художником-то, а?
– Да
