опускать Донбасс в культурном и политическом плане, фигурально макая его лицом в дерьмо, обвиняя в ретроградстве и нежелании трансформироваться под новую украинскую действительность.
Луганск действительно был оплотом крайнего консерватизма. Этот своеобразный антипод Львова, самый восточный областной центр, предельно урбанизированный техногенный регион, представлял собой законсервированный осколок советской действительности, место наивысшей концентрации настоящего «антиукраинского» донбасского духа. Однако в то же время он не был и абсолютно пророссийским. Внезапно вспыхнувшая любовь луганчан к России на самом деле была закономерным результатом разогретой пропагандой ностальгии по СССР. Когда перед луганчанином встал выбор между Украиной и Россией, он выбрал Россию только потому, что она в большей степени ассоциировалась в его восприятии с Советским Союзом, в то время как «бандеровская Украина» усиленно демонизировалась всё той же пропагандой.
У любого среднестатистического жителя Донбасса в душе залегла обида на государство. Жестокая, чёрная обида. Обида на это новое государство Украина, которое, в отличие от старого государства – СССР – «ничего нам не дало, а только всё отобрало». Войну, голод и сталинские репрессии современный «донбассовец» не застал, а очереди за дефицитом очень скоро забылись. Зато остались воспоминания о колбасе по 2,20, стабильной зарплате и великой и могучей стране в целом. И наследство в виде нескольких квартир – родителей, бабушки и ещё какой-то дальней родственницы – доставшихся бесплатно. А с чего началась Украина? С кризиса девяностых, когда годами не платили зарплату, с украденных вкладов в Сбербанке, с повальной нищеты и безработицы.
Подсознательно житель Донбасса понимает, что вернуть Советский Союз уже не получится. Поэтому пытается строить свой маленький Советский Союз. Не важно где – дома, на предприятии, на дачном участке. Его неумолимо тянет в прошлое, в этот потерянный советский рай, туда, где было всё хорошо и стабильно.
При этом Донбасс всегда был полностью самодостаточен в своём ретроградстве и ни в коей мере не агрессивен – он не пытался экспортировать свою донбасскую идентичность в другие регионы. Донбасс и дальше хотел копать уголь, плавить металл, гордиться этим и регулярно получать положенные плюшки. В связи с этим здесь очень болезненно воспринимались любые попытки влезть в донбасскую зону комфорта, а тем более навязать какую-то другую, отличную от донбасской, идентичность. Почти идеальная модель взаимоотношений с государством сложилась при Кучме – Донбасс был предоставлен сам себе в своих границах при формальном сохранении унитарности. Это устраивало всех – и центральную власть, получавшую в полном объёме налоговые сборы, и местных олигархов, правивших в своих волостях, как удельные князья, и рядовых обывателей, продолжавших благополучно существовать в своём автономном мирке. Несколько десятков
