и чувствительную ко всему прекрасному и естественному душу барона фон Ротенбурга. На какую-то долю секунды ему даже показалось, что глаза его защипало от навернувшихся не прошеных слез. Это было так красиво, что не могло быть правдой, подумал он, постепенно успокаиваясь. С трудом оторвав взгляд от князя Острожского и Эльжбеты Радзивилл, он посмотрел на князя и княгиню Мазовецких, улыбавшихся друг другу во время переходов и танцевавших с неменьшим изяществом, получая явное удовольствие от того, что они делали.
Танец продолжался долго, но Карл не чувствовал себя утомленным. Наблюдая за парами, он твердо решил, что, когда переговоры закончатся, и посол польского короля вновь вернется в Мальборг, он непременно упросит Острожского научить его основным фигурам этого красивого танца. В следующий раз, очутившись при дворе этой замечательной женщины, плоцкой княгини Александры, Карл будет танцевать с очаровательной литвинкой Эльжбетой Радзивилл. И тогда она непременно сменит свою надменную литовскую невежливость на пленительную улыбку, подобную той, которую она сейчас, на его глазах, дарит своему польскому кузену, князю Острожскому.
За полонезом, древним танцем, общим для всех польских земель, как объяснила Карлу Эльжбета Радзивилл, вернувшаяся на место вместе со своим братом, таким же темноволосым и темноглазым, как и она, последовала мазурка, танец, принятый при дворах мазовецких князей. Также с четким ритмом, с мелодичной красивой музыкой, это был, несомненно, более придворный и более современный танец. Около дюжины пар, образовав широкий круг, плавно двинулись под музыку, пристукивая каблуками; кавалеры, заложив одну руку за спину, а дамы, подхватив рукой подолы длинных, польских по покрою, чрезвычайно понравившихся Карлу своей простотой и изяществом платьев, которые были в основном, бледно-голубых и бледно-розовых тонов, отделанные кружевами и золотыми или серебристыми шнурами, с пеной белоснежных нижних юбок, видневшихся из-под них.
Открывали танец князь Острожский, как обычно невозмутимый, улыбающийся и великолепный в своем белом, атласном, отделанном золотыми шнурами и позументами, костюме, и младшая дочь мазовецкого князя Земовита, двенадцатилетняя княжна Мария. Ее хорошенькое беленькое личико, обрамленное соломенными кудряшками, раскраснелось от удовольствия от приглашения красивого польского князя, по которому открыто вздыхали все невесты при мазовецком дворе.
– Этот ваш с Ядвигой-покойницей протеже, сын Алиции Острожской и Нариманта Литовского, меня просто поражает, – заметил князь Земовит, обращаясь к своей супруге, указывая глазами на князя Острожского и свою дочь. – Он говорит на полудюжине европейских языков, все знает, вежливый, обаятельный, такой замечательный, что все молодые дамы при нашем дворе с его появлением только и делают, что шушукаются о нем по углам. Что за монстра вы воспитали, сударыня? Более того, сегодня утром я получил письмо от Конрада фон Юнгингена, в котором
