излечилась от всякого романтизма; грустно – потому что и это пройдет. Вообще, романтизм – свидетельство счастливой молодости. Взрослый человек распростился со всеми романтическими иллюзиями.
Опять установилось молчание, только чувственно мурлыкал сладчайший Иглесиас. Пейзаж за окнами воодушевления не вызывал: сплошной лес, изредка прерываемый голым чернеющим полем, или искусственная лесополоса с густо натыканными тоненькими и жалкими лиственницами. Конец осени выдался на редкость слякотным и тоскливым. К тому же начинало темнеть и поднялся ветер. Он был настолько силен, что Ада физически ощущала, как он бьет в бок машины, и она вся сотрясается, едва удерживаясь на своих скользящих колесах. К тому же ветер препротивно взвывал, выдавая свой подлый и сварливый нрав. Было очень странно слышать солнечного Иглесиаса с его испанской страстью в голосе среди этих унылых серо-черных картин российской глубинки, среди сдержанно-молчаливых невольных ее спутников. Ада, пытаясь преодолеть смутные тоскливые ощущения, спросила Невмержицкого:
– Вы, Владимир Вацлавович, заканчивали наш вуз или университет?
Он, повернув голову к Аде и, улыбаясь, ответил ей:
– Я учился в МГУ.
– А почему вы не остались в Москве? – Ада очень удивилась.
– Да как Вам объяснить… Это трудно понять. Я здесь родился, школу закончил. Потом меня родители увезли с собой в Москву.
Они и сейчас там у меня, а я вот как-то не прижился. Это длинная и грустная история.
– И вы уехали от них?
– Да, так вышло. Говорю, это трудно понять.
– А вы теперь не сожалеете? У нас хоть и мегаполис, но уж, конечно, не Москва, нам ли с ней равняться!
– Естественно, но в столице много праздной суеты и отвратительного снобизма. Но я не из-за этого, конечно. Может, хотелось покоя и самостоятельности – здесь у меня есть жилье, а там меня бы испортил квартирный вопрос…
Ада с ним согласилась:
– Да, возможно. Провинция– понятие не географическое. У меня лучшая подруга в Москве живет, я довольно часто у нее бываю, так я, как поживу там, делаюсь больна. Тамошний темп жизни для нас тяжек. Но, знаете, немногие так думают. Большинство, как Растиньяки, рвутся завоевать столицу и вынашивают честолюбивые планы.
Владимир Вацлавович стесненно заулыбался, и стало видно, что он почему-то смущен и изо всех сил пытается это смущение, совершенно не подобающее для взрослого уверенного человека, если уж не побороть, то хотя бы скрыть:
– Мои честолюбивые планы гораздо больше, чем завоевание столицы, на самом деле. Поэтому абсолютно неважно, где их реализовывать.
Ада с большим интересом стала его разглядывать и не преминула с иронией заметить:
– Ой, Владимир Вацлавович, вы во мне комплекс сейчас воспитаете! В чем же ваши планы? Завоевание мира? Хотите объявить себя диктатором?
– Да что вы, разве, похоже… Я твердо решил добиться счастья, и вовсе не
