эти мелкие подробности! Он рассердился на лорда Генри за то, что прислал ему заметку. Да еще красным карандашом отчеркнул – верх глупости! А если бы увидел Виктор? Ведь слуга вполне умеет читать.
Вдруг он прочел и начал что-нибудь подозревать? Впрочем, не все ли равно? Какое отношение имеет Дориан Грей к смерти Сибилы Вэйн? Бояться нечего. Дориан Грей ее не убивал.
Его взгляд упал на книгу в желтой обложке, присланную лордом Генри. Интересно, о чем она? Юноша подошел к восьмиугольному столику, инкрустированному перламутром. Ему всегда казалось, что его изготовили какие-нибудь загадочные египетские пчелы, что лепят соты из серебра. Взяв со столика книгу, он развалился в кресле и принялся перелистывать страницы. Вскоре он увлекся. Это была самая странная книга из всех, что ему доводилось читать. Дориану почудилось, будто перед ним словно в пантомиме под нежные переливы лютней проносятся в роскошных одеждах все пороки мира. Внезапно неясные мечты обрели жизнь. Ему открылось такое, о чем он даже не мечтал.
Роман был без сюжета и всего с одним персонажем – просто психологическое исследование личности юного парижанина, проведшего жизнь в попытках познать в веке девятнадцатом страсти и образ мыслей всех остальных веков, кроме его собственного, и пережить самому все прихоти, которые довелось испытать мировому духу. Так называемые добродетели он любил за их надуманность, и не меньше любил то, что мудрецы до сих пор зовут пороками, видя в них проявление врожденного бунтарства. Стиль написания отличался причудливой изысканностью, одновременно яркостью и расплывчатостью образов, изобилием жаргона и архаизмов, специальных терминов и цветистых парафразов, типичных для лучших мастеров французской школы символизма. В тексте встречались метафоры экзотические, как орхидеи, и не менее вычурных оттенков. Жизнь чувств описывалась терминами эзотерики. Порой трудно было понять, идет ли речь о религиозном экстазе средневекового святого или же перед тобой нездоровые откровения современного грешника. Книга явно была пагубная. Казалось, от ее страниц исходит тяжелый аромат благовоний, дурманящих мозг. Ритм предложений, вкрадчивая монотонность их звучания, конструкции, полные сложных рефренов и намеренных повторов, погружали юношу в забытье, в котором он проглатывал главу за главой, в неизлечимую грезу, заставившую его упустить из виду, что солнце садится и надвигаются тени.
В безоблачном малахитовом небе за окном сияла одна-единственная звезда. Дориан читал при тусклом свете до тех пор, пока было хоть что-то видно. После того как слуга несколько раз напомнил, что время позднее, юноша поднялся, вышел в соседнюю комнату, положил книгу на флорентийский столик, всегда стоявший у кровати, и начал одеваться к ужину.
В клуб он приехал почти в девять часов и нашел лорда Генри в одиночестве, сидящим со скучающим видом в маленькой столовой.
– Генри, мне ужасно жаль, – воскликнул Дориан Грей, – хотя виноват в моем опоздании только ты! Твоя
