добра. – Лизетта трет мне спину морской губкой.
– Если бы они хотели мне добра, они позволили бы мне самой выбрать жениха.
Лизетта трет мне бока, и мне щекотно.
– Вы по-прежнему не можете забыть соседского парня?
Вода быстро остывает, и я дрожу от холода. Лизетта достает из печки чайник и подливает горячей воды.
– Je ne suis pas nie de la derniere plute[1]. Это глупо. Он уже никогда не вернется сюда.
Лизетта протягивает мне полотенце.
– Не волнуйтесь, Барб-Николь. Вы еще найдете себе хорошего мужа.
– Но я не хочу даже искать.
Я вылезаю из ванны. Мое мокрое, сияющее чистотой тело отражается в напольном зеркале. Тело не такое стройное, как у Клементины и маман, а пухлое и сдобное. Мыльные пузырьки скользят с кожи. Золотисто-рыжие волосы закручены в шиньон, возле розовых щек вьются выбившиеся пряди, в серых глазах отражается пламя свечей. Вот такой меня увидит мой жених в ночь нашей свадьбы. Я сохраню эту картину для особенного мужчины, и уж точно не для этого простофили со свинофермы.
4
Судьба Головастика – ускакать прочь
Следуя своему очередному капризу, Жан-Батист слинял к кузену в Париж, оставив бухгалтерские обязанности. Я убедила папу, чтобы он позволил мне составить платежную ведомость на тысячу работников суконной фабрики Понсарден. Я сижу над большими кожаными гроссбухами, и едкий запах чернил внушает мне сознание причастности к важному делу.
Но вскоре я обнаруживаю, почему у папá поседели волосы. Наши платежи превышают наши продажи.
Я вижу, что мы остались после революции без наших крупных контрактов с королевским двором и знатью. Теперь папá платит жалованье из наших личных денег. Двадцать лет финансовой нестабильности во Франции (сначала король Людовик XVI опустошил казну, оплачивая экстравагантные прихоти Марии-Антуанетты, за ними последовали Французская революция и период Большого террора) привели финансы нашей семейной фабрики на край пропасти.
Мой отказ от замужества лишь добавляет проблем. Тяжкое сознание вины ложится мне на плечи.
Закончив работу с платежами, я упрашиваю папá взять меня с собой, когда он поедет забирать овечью шерсть с нашей фермы. Мне надо поговорить с ним о наших тающих ресурсах. Он надевает фригийский колпак, который носит в знак солидарности с трудовым людом (на всякий случай), и помогает мне залезть на сиденье коляски.
За городом глубокая морщина между его бровями разглаживается, а наши носы наполняются чудесными запахами земли и молодой травы, ярко-зеленой после зимних дождей. Запах зелени вызывает у меня острую тоску, мне даже больно дышать, и я зажимаю нос, борясь с эмоциями. Когда же я наконец осознаю, что мой старый друг Головастик никогда не вернется ко мне?
Чтобы отвлечься, я смотрю на ширококрылых луней. Они скользят, словно ангелы, под пухлыми облаками. Крестьянка сажает картофель в черную землю на маленьком поле, а на склоне холма девочка пасет стадо овец.
– Вон крестьянкам позволено работать, –
Я родилась не во время последнего дождя
