с псом.
Пианист играть не стал. Он позвонил в колокольчик, что висел у него на груди на ленточке от престижной награды. И ему подали на подносе – томике Ахматовой – гранёный, с отбитым верхом бокал водки. На втором подносе – творении Солженицына – закусон. Как и положено, наижирнейшую, наинежнейшую, с душком (как во времена далёкие, теперь почти забытые) селёдочку на тонком хлебушке с маслицем.
– Да не оскудеет рука дающего, – прохрипел дающий.
– Да примет с благодарностью рука пьющего, – ответил пианист.
Выпил, поклонился. И, откинув воображаемые фалды фрака, сел.
Как крылья взлетели руки.
Он замер. Сейчас начнётся, и зал двора содрогнётся.
Финал трескучей авангардной постановки в декорациях помойки: среди мусорных контейнеров с разноцветными пакетами, набитыми отбросами, ободранных кресел «Ампир», полированной, почти новой стенки, книг, на которых стояло пианино и возлежали в живописных позах пьющие, девицы, собаки.
И…
Сквозь мусор авангарда полились тихие звуки. Они превращались в мелодию, и она заполняла всё. Это была мелодия души, добрая и светлая. Всё замерло. Даже птички замолкли.
Прохожие сворачивали с тротуара и шли к помойке.
Вот громадная связка воздушных шаров пришла к помойке.
Шары были разных цветов: белые, красные, синие, оранжевые, голубые – всякие. Только чёрного не было. У громадины были ножки, поэтому она пришла. И остановилась рядом с пианино.
Букет слушал музыку.
А она возникала из ниоткуда, и ручейки мелодии говорили о чём-то. Мелодия эта становилась то громче, то почти совсем исчезала, то вновь звучала ниоткуда.
Она рядом и неуловима,
И вот она исчезла.
Пианист перестал играть.
Стало тихо.
И был слышен шелест аплодисментов первых листочков тополей.
И как плачет пианист.
И как хлюпают носами девицы.
Разноцветная громада шаров поднялась по книгам, и девушка, что держала их, отдала связку пианисту.
Пианист поцеловал руку девушке, привязал к шарам колокольчик и подпрыгнул. Шары взлетели.
И пианист с ними.
Чудо!
Нет, так казалось. Пианист подбросил шары, и они медленно поднялись вверх разноцветным чудом. Зацепились высоко за провода и повисли цветной радостью над помойкой.
Всё ожило.
Только не у меня. Надо идти в комнату, но не хотелось.
Здесь была жизнь, а там – схлопнувшийся до размера квартиры другой мир, где пахло кухней, лекарствами. Прелестный запах. Куда уж прелестней.
А на ровненьком сереньком небе светлые пушистые облачка. Они появлялись издалека, как прошлое. И в каждом облачке частица жизни. Приближалось светлое прошлое…
Она появилась вместе с луной… или из луны. Её было видно ясно.
Она была облачена в тёмные одежды. Потом стала медленно раздеваться. И из темноты
