сутулый и печальный. У него соломенного цвета волосы, цвета серого печального неба глаза, длинное скорбное лицо, он будто всегда о чем-то думает и непременно о грустном. В целом, если смотреть отстранённо, то он вполне симпатичный парень. Но я на это никогда не смотрела и не посмотрю. Нас, конечно, называют сладкой парочкой, а мама, собирая на какой-то черт для его семьи гостинцы иногда, хихикает, что «будущих родственников надо подкармливать», но Саню, как возможный вариант для отношений и брака, не расссматриваю. Сдался он мне, как и ему.
Через какое-то время Саня, меланхолично глядя куда-то вдаль, туда, где кончаются свалки и даже сама Анастасия, тихо говорит, словно самому себе:
– Неужели так будет всегда?
Я его вот эти философские речи терпеть не могу. Раньше из-за незнания еще меня он пытался поговорить о чем-то высоком и духовном, но я в достаточно грубой форме растолковала, что у меня нет ни времени, ни желания вести бессмысленные дискуссии, и он перестал. Вот руками поработать, чем языком чесать, – это, я понимаю, толк есть.
– Что именно? – Делаю вид, будто крайне увлечена попиныванием ботинком пластиковой упаковки из-под сосисок. Щас бы поесть!
– Так и будем всю жизнь спину ломить среди мусора, чтобы на несчастный кусок хлеба заработать?
В последнее время Саня изменился. Все более молчаливый, мрачный, постоянно в себе, точно что-то нехорошее задумал. Я уж даже грешным делом начала думать, что это он от меня устал, у которой эмоциональное развитие, как у зубной щетки. А потом решила, если его что-то в нашей дружбе не устраивает – может идти куда зенки его глядят.
– Ну, не мы так решили, все за нас. Судьба у нас такая – родиться и жить в Анастасии.
– Раз за нас решили, разве это судьба?
На большую поддержку я не способна. В голове совсем другие мысли. Мне правда некогда раскисать и думать о каких-то духовных вещах, когда дома нужно делать ремонт, мама дико устает на двух работах, когда папу забрали в Николай и от него уже год нет новостей, когда Серега, мой маленький несчастный братик, умирает…
Поэтому я взвинчиваюсь на ноги, как ужаленная, спускаюсь с нашего насеста, активно принимаюсь за работу. Саня следует за мной молча и невесомо, как призрак, еще больше хмурый и задумчивый. Надоел со своей постной рожей, ей Богу Единому, надоел.
Наконец, приходит обеденное время. Я оголодала, как бездомная собака, и ретиво мчусь в столовку. Конечно, шикарно нас там не кормят, если вообще кормят. Из Ольги в Анастасию провизию привозят с чрезвычайной непостоянностью, и то продукты в большинстве случаях либо просроченные, либо погрызенные крысами. Этого мы тут в Анастасии и заслуживаем – тухлую пайку от государства. Ладно, хоть остатки с царских столов не дают, это уж было бы совсем возмутительно.
Мрачная барак-столовая уже переполнена вонючими и уставшими работниками, и мы кое-как находим свободный пластиковый стол в самом углу. Я говорю Сане остаться, чтобы
