микроскоп… микротом, – бормотала Аня.
Когда пришел черед компьютера и стихли его вентиляторы, щеки Эрика уже приобрели белошёрстный окрас. Он, задохнувшись, молча откатил табурет, ударился коленкой о тележку, сбил клетку и отбросил ее и не сразу смог открыть дверь. Крах, конец, катастрофа, ужас: слова и близко не отражали пустоту, которая наполнила солнечное сплетение. Аня хватала воздух, согнувшись, как в детстве после удара под вздох. Дверь за Эриком захлопнулась.
С-у-бб-о-т-а! Джон играет вечером в баре. Меня вышибут из лабы из бара! Или, как правильно? Вышибут из лабы в баре.
Аня захохотала всем телом, рвя диафрагму, но хохот был беззвучным – как в вакууме. Так хохотали те несчастные – на страшных дагерротипах в коридоре первого этажа «Белим», которых сто лет назад в этой операционной били током, все подкручивая, подкручивая, подкручивая реостат и все увеличивая, увеличивая, увеличивая амперы.
Язык стал шершавым, но беззвучный смех завладел уже всем телом. Вбежали неразлучные ординаторы Хассан и Шломо, почему они тут в субботу, и стали лить на нее воду. Вода имела странный запах, и это остановило приступ. Что за дрянь? Оказалось, Шломо схватил бутылку из крысиной поилки.
Аня пропустила, как она оказалась в баре за столиком с Хассаном, Шломо, Эриком и Марком. И Нэнси тут? Ну да, я же ее и приглашала вчера. Эти люди, ставшие родными, вдруг отлетели в другую вселенную. Осталась видимость принадлежности к дружной компашке, которая будет слушать Джона и восхищаться, какой крутой наш шеф – и звезда восходящая нейронауки, и рок-гитарист. Эрику, конечно, не терпится доложить о преступнице. Но Джон все не выходит, его группу разогревают молодые пацаны, гитары орут и фальшивят – как в последний раз – все или ничего. Но шанс! Как и у меня. Был. Хоть вы прорвитесь, ребята.
Аня постаралась переключиться и стала вспоминать, как вчера они все вместе шли с семинара из нижнего Манхэттена. Как хорошо было. А тогда казалось, на них смотрят, как на чудиков. Шли лестницей дураков: коротышка бородатый Джон, плохо подстриженный высокий Эрик, крепыш новый аспирант Марк кудри до плеч, и худая, как жердь, Аня тяжелая лисья грива. Небоскребы раскалили ущелье улицы, прохожие жарились в гигантской духовке, и хотелось в прохладу кондиционера. Но на углу Второй авеню и Шестой Восточной улицы Джон притормозил у фонаря и огладил рукой его мозаичный постамент
– Все, что осталось от утраченного храма рок-н-ролла.
Все нетерпеливо переминались.
– Вход здесь в бывший концертный зал «Филмор-Ист», где толпы бились за билеты. Каждый вечер по два рок-н-ролльных музыкальных шоу и третье светомузыкальное, совершенно театральное. Магия. Действовала и на музыкантов. Могли играть ночи напролет. Сам Бернштейн, случалось, дирижировал из-за кулис. Лишь три года счастья.
– А потом?
– Закрылся
