напали!» Алиса: «Не понимаю». Шляпник: «Еще бы! (презрительно встряхнул головой) Ты с ним небось никогда и не разговаривала!» Алиса: «Может, и не разговаривала. Зато не раз думала о том, как бы убить время!» Шляпник: «А! Тогда все понятно. Убить Время! Разве такое ему может понравиться! Если б ты с ним не ссорилась, могла бы просить у него все, что хочешь».
Шляпник: «Ты, верно, хочешь сказать, что меньше чаю она не желает: гораздо легче выпить больше, а не меньше, чем ничего». Алиса: «Вашего мнения никто не спрашивал». Шляпник (c торжеством): «А теперь кто переходит на личности?»
Льюис Кэрролл, «Алиса в стране чудес» (1865)
Зеленый нуль мигнул, и пешеходный светофор выбросил красную ладонь – плевать. И плевать, что ливень. Перебегу на красный. Эрик хотел обойти мать с сыном – оба упакованы в жёлтые короба дождевиков, да мальчишка – горб рюкзачка под плащом – послушно тормознул у перехода, влетев зелеными сапожками в лужу, а потом отогнул капюшон, увидел, как взрослый дядька ступил в собачьи фекалии и показал язык. Эрик кивнул пацану – что ж, бывает – подобрал палочку от мороженного и кое-как сковырнул размокшее дерьмо, а потом и зонт раскрыл над собой. Малиновый гигантский купол, а он и позабыл, что нес его в руках.
Одно к одному. Сегодня Джон приводит новую аспирантку, а я топчусь на переходе, опаздываю.
Он вспомнил, как с трудом провалился в сон под утро, совсем спать перестал, как узнал, что в их лабу подкинули ставку для русской, и она появится со дня на день. Подкинул сам декан Маркес Кинассис.
Конечно, Джон его любимый ученик Маркеса, но с чего вдруг такая щедрость? А Джону что? Халявные рабочие руки. Но если руки кривые, а человечек так себе, тогда катастрофа для нашей маленькой лабы.
Эрик свернул с Первой авеню в переулок между высотками госпиталей «Рифа» – тупичок упирался в огромный морг, а за ним укрылось старинное здание «Белим». Эрик задрал голову и взглянул на окна родной лабы под самой крышей. Все годы аспирантуры, как только он огибал морг и входил в тень колоннады портика, ухватывал ладонью чугун перил и ставил ногу на трещину первой ступени, его охватывал озноб.
С чего? Ну да, этой «дурке», психиатрической клинике, лет двести, и дела страшные творили там с пациентами. Такой была вся медицина до Нюрнберга – не требовалось разрешений для опытов над душевнобольными.
Шеф, любимый ученик Кинассиса, хапнул под свой стартап весь верхний этаж, а клиника нынче ужалась до первого. Последний год доживает.
Может, дождь, может, какашки собачьи, может, ожила подростковая астма, но Эрик учуял вдруг, как ненавистен госпиталям «Рифа» обшарпанный этот особнячок – вот поднимет небоскреб бетонную пяту и размозжит старую больничку, как таракана. Что за хрень в голову лезет?
Он вбежал в лобби – кивок белозубой улыбке охранника, мазок бейджика по коду лифта – вжал стертую «шесть» этажа, и замызганная кабина поползла
