Христиан Абрамыч не захотел в православие переходить, – кивнул я, – а наоборот, чтобы невеста приняла его веру.
– Хуже того, процитировал кого-то из законоучителей насчёт того, что жена следует за мужем, а не муж за женой.
– Он жив-то остался? – удивился я.
Таких речей московский стрелецкий голова мог и не стерпеть, кем бы ему ни был гость.
– Остался, – отмахнулся Делагарди. – Всё же вместе с тем капитаном стрельцов они кровь лили под Тверью и на Каринском поле. Тот капитан его из боя на руках вынес, говорят. Так что только обругал он Кристера и из дому выгнал. Тому теперь податься некуда, у меня живёт. Да только тесно у меня для двоих, не хочется в вашей столице жить, как в походном лагере, толкаться локтями.
– Вот ты как завернул, Якоб, – усмехнулся я. – Ну пускай перебирается ко мне. Только матери моей обо всей той истории молчок, не то она и его со свету сживёт, и меня заодно.
– Он так переживает из-за любви к той прекрасной деве, что молчит большую часть времени, – закивал рыжей головой Делагарди. – Только на учениях орёт на ваших солдат так, что у них уши дымятся. Много слов запомнил из тех, какими его крыл стрелецкий капитан. Я ему передам от тебя слово, и он с парой своих ординарцев поживёт пока у тебя.
Красиво завернул, друг мой Якоб Понтуссович, ничего не скажешь. Отказать несчастному влюблённому товарищу, да ещё находящемуся на излечении, я просто не мог. Доносы, конечно, строчить будут, но мне есть что сказать на них.
– Только пускай приезжает после того, как меня государь навестит, – заявил я. – Дурно будет, если он дядюшке моему августейшему на глаза попадётся.
Царь Василий имеет вполне серьёзные подозрения на мой счёт, и подогреваются они тем делом с воровскими послами Ляпунова. Воспоминания сами собой всплывали в памяти. Как я на людях разорвал воровскую грамоту, где рязанский воевода Прокопий Ляпунов называл меня царём и поздравлял с царством. Надо, надо было заковать послов в железа и отправить с той грамотой к дядюшке в Москву. Но грамоту я разорвал в клочья, а воровских послов велел вытолкать взашей. По правде царя Василия и особенно брата его Дмитрия это было преступлением. Да и не только по их правде. Но не хотел я распри с рязанским воеводой – у меня тогда, да и сейчас тоже, другие враги.
Так что капитану Сомме лучше в моём доме не показываться, покуда меня дядюшка не навестит.
– Как бы потом поздно не стало, – помрачнел Делагарди. – Второй раз тебя хоронить не хотелось бы.
– Не придётся, друг, – протянул ему руку, и Якоб крепко, без скидок на мою болезнь, пожал её. – Теперь я знаю от чего и от кого беречься.
– Знать-то знаешь, – усмехнулся он, – да только забыл кое о чём.
Он снял с пояса короткий кинжал и сунул его под подушки.
Не думал я, что в родном доме придётся с ножом под подушкой спать, да только прав Якоб Понтуссович, а я не прав
