журнале русских футуристов» в 1914 году:
Я сошью себе чёрные штаны
из бархата голоса моего.
Жёлтую кофту из трёх аршин заката.
По Невскому мира, по лощёным полосам его,
профланирую шагом Дон-Жуана и фата.
Пусть земля кричит, в покое обабившись:
«Ты зелёные вёсны идёшь насиловать!»
Я брошу солнцу, нагло осклабившись:
«На глади асфальта мне хорошо грассировать!»
Не потому ли, что небо го́лубо,
а земля мне любовница в этой праздничной чистке,
я дарю вам стихи, весёлые, как би-ба-бо[11],
и острые и нужные, как зубочистки!
Женщины, любящие моё мясо, и эта
девушка, смотрящая на меня, как на брата,
закидайте улыбками меня, поэта, –
я цветами нашью их мне на кофту фата!
Фотопроба к кинофильму «Барышня и хулиган». Москва, 1918
Маяковский здесь примеряет на себя роль кутюрье, материалом которому служит собственный голос, закатное небо, улыбки женщин. Умение шить поэтические одежды из чего угодно (латинское слово «текст», textum, переводится как «ткань») становится постоянным приемом его поэтики:
Лягу,
светлый,
в одеждах из лени
на мягкое ложе из настоящего навоза…
Тоже из «Трагедии»:
Мы солнца приколем любимым на платье[12],
из звёзд накуём серебрящихся брошек.
Или в стихотворении «Мы» («Лезем земле под ресницами вылезших пальм…») 1913-го:
Перья линяющих ангелов бросим любимым на шляпы,
будем хвосты на боа обрубать у комет, ковыляющих
в ширь.
Тот же 1913 год – «Из улицы в улицу»:
Лысый фонарь
сладострастно снимает
с улицы
чёрный чулок.
Или щемящий образ из поэмы «Про это»:
Горизонт распрямился
ровно-ровно.
Тесьма.
Натянут бечёвкой тугой.
Край один –
я в моей комнате,
ты в своей комнате – край другой.
А между –
такая,
какая не снится,
какая-то гордая белой обновой,
через вселенную
легла Мясницкая
миниатюрой кости слоновой.
Ясность.
Прозрачнейшей ясностью пытка.
В Мясницкой
деталью искуснейшей выточки
кабель
тонюсенький –
ну, просто нитка!
И всё
вот на этой вот держится ниточке.
Но вернемся к желтой кофте. Эта вещь стала для поэта не только средством привлечения внимания, но и некой маской, специально создаваемым образом, чтобы «лиф души» не расстегнули[13].
Хорошо, когда
Би-ба-бо – кукла, надеваемая на руку, ее голова имеет специальное отверстие под указательный палец, а большой и средний пальцы служат для жестикуляции руками куклы.
В эссе поэта «О разных Маяковских» (1915) возникает образ северного сияния, которое «никак не пришить вашей жене на юбку», но, как видите, в стихах все возможно, даже солнце на платье.
Стихотворение «Из улицы в улицу» (1913): «Лиф души расстегнули. / Тело жгут руки…»
