Она заштопала мне простреленное плечо и рассказала о муже то немногое, что знала. Уже капитан-лейтенант. Дважды тонул. Теперь в морской пехоте, но где? Давно никаких известий…
Мы встретились. Все-таки встретились на Корабельной стороне, в обугленной Аполлоновке. Короткой была та встреча. Взвод Арлекина уходил в бригаду Потапова на Макензиевы высоты. Я рассказал о встрече с Красотулей, он скупо о гибели буксира и смерти боцмана, последнего, не считая, само собой, нас двоих, из довоенной команды. «В тот день, Федя, и меня отметило в первый раз – везунчик!.. Да-а… Но, думаю, не зря поливаем землю парной кровушкой. – В глазах Володьки мерцали холодные льдинки. – И если чайки действительно матросские души, то флотская доля велика есть на весах будущей победы…»
Со стороны Бартеньевки наползали копоть и дым, небо напоминало голенище солдатского кирзача, осилившего сотни верст бездорожья. Тусклое солнце, похожее на медную заклепку, едва светило сквозь хмарь и мглу, сквозь дым и копоть…
Погано было на душе. Муторно было.
Володька понял мое состояние. Ведь и его – не лучше – Не журысь, старпом, и помни: за нами не заржавеет, – ободрил, подымаясь: под древней аркой показался расхристанный грузовичок. Капитан-лейтенант скомандовал посадку своей полосатой пехоте. – Помни, Федя! – крикнул из кузова. – За нами не заржавеет!
3
не зная горя, горя, горя,
в стране магнолий пле-ще-т мор-ре…
Голос певца меланхоличный, бесстрастный. Есть, правда, ностальгическая хрипотца – выжимает, стервец, слезу. На нее и работает. Вот и Арлекин подмурлыкал: «И на щеках играет кровь!»
– Вспоминаешь карнавалы на «эспланаде»? – предположил я.
– Иногда… Потому что за ними следом война. А я, Федя, сыт ею по горло. Я не жалуюсь. Мы были обязаны пройти через это. Просто мне кажется, что я всегда попадал в самые дерьмовые ситуации.
– Многие попадали… – осторожно вставил я.
– Конечно… Но у каждого солдата – СВОЯ война Или не согласен? Я, Федя, с некоторых пор и книг про войну не читаю, и фильмов не смотрю: сидит в печенках. Э, да что там! Что ни тронь – везде больно. Вот им бы, – он кивнул на обрыв, где заливался магнитофон, – полезно бы это понять. Только понять, а не так, как те… – Он куда-то кивнул седым затылком. – Как те, за горами, за долами… Только понять, чтобы не испытывать на своей шкуре. Она у россиян хотя и дубленая, но вовсе не обязательно снова испытывать ее колотушками.
Замолчал Арлекин. Молчал и я. Да и что скажешь? Если обобщать до понятий, то воевали не мы – вся страна. Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой… Да-а… Нынешние солдаты, те что воюют, в ином положении. Их горстка. Большая, но горстка в чужом краю. Они знают, что когда умирает друг, кто-то, быть может, их ровесник, весело смеется, сладко пьет-ест, обнимает, ворует, не может нахапаться, нажраться и уж конечно не думает о далекой и близкой стране «за долами, за горами»
