что это отец настоятель.
– Почему?
– Потому что больше здесь никого не бывает. Только он. Да теперь я.
Гамаш несколько секунд обдумывал его слова.
– И что вы сделали?
– Подошел проверить.
Гамаш посмотрел на плетеную корзинку, лежащую на боку, – ее содержимое высыпалось на осенние листья. Посмотрел на брошенные грабли.
– Пошли или побежали?
Монах снова помедлил:
– Побежал.
Гамаш представил себе эту сцену. Монах средних лет, с корзиной. Он готовился поработать здесь, сгрести опавшие листья. Он вошел в тихий сад, чтобы сделать то, что делал много раз прежде. И тут увидел немыслимое. Человека, лежащего у стены.
Без всяких сомнений – настоятеля.
Что же сделал брат Симон? Бросил свои инструменты и побежал. Со всей быстротой, какую позволяла ему длиннополая мантия.
– Что вы сделали, когда добежали до него?
– Я увидел, что это не отец настоятель.
– Расскажите мне все, что вы сделали после.
– Я опустился перед ним на колени. – Каждое слово причиняло брату Симону боль. То ли из-за воспоминаний, то ли из-за самой необходимости говорить. – Я откинул капюшон, который закрывал его лицо. Вот тогда-то я и убедился, что это не отец настоятель.
Это оказался не настоятель. Вот главное, что имело значение для брата Симона. Не то, кем был убитый, а то, кем он не был. Гамаш внимательно слушал. Слова. Интонацию. Паузы между словами.
И то, что он услышал сейчас в голосе монаха, называлось облегчением.
– Вы прикасались к телу? Перемещали его?
– Я прикоснулся к капюшону и плечам. Тряхнул его. Потом отправился за доктором.
Брат Симон взглянул на третьего монаха.
Тот был немного моложе двух других, ниже и чуть толще. В щетине волос на голове тоже пробивалась седина. А глаза, хотя и грустные, смотрели без тревоги, заметной в глазах двух его собратьев.
– Вы врач? – спросил Гамаш, и монах кивнул.
Он выглядел чуть ли не веселым.
Но Гамаш не принадлежал к числу легковерных людей. Один из братьев Рейн-Мари смеялся на похоронах и плакал на свадьбах. Один их друг всегда смеялся, когда кто-нибудь кричал на него. Смеялся не от смеха, а от избытка эмоций.
Иногда смех и слезы подменяют друг друга. В особенности когда речь идет о людях, не привычных к проявлению эмоций.
Хотя монах-доктор и выглядел почти веселым, он, возможно, скорбел сильнее других.
– Шарль, – представился монах. – Я доктор.
– Расскажите, как вы узнали о смерти приора.
– Когда брат Симон пришел за мной, я работал на скотном дворе. Он отвел меня в сторону и сказал, что произошел несчастный случай…
– Кто-нибудь еще присутствовал при этом?
– Там работали и другие братья, но брат Симон старался говорить тихо. Я думаю, никто, кроме меня, его не слышал.
