так, – нехотя согласился председатель. – А всё же, согласен ты переехать на центральную усадьбу?
Анатолий помолчал:
– Видно будет, чего загодя говорить. Мне ещё моя покойная маманя, пусть земля ей будет пухом, всегда говорила: «Натолька, не загадывай ничего на завтра, а то не сбудется». А ведь так и получалось: загадаешь чего, а оно вдруг раз, и перевернулось. Дожить ещё надо. Я, конечно, очередь на тот свет не занимаю, да и устанавливает её не люди, а Боженька. Всякое может случиться.
Курмышов перекрестился. Председатель с усмешкой спросил:
– Что, Анатолий, в Бога веруешь?
– Верю-не верю, дело не твоё, а народные традиции чту. Ну, ладно, поговорили. Так ты как, Германыч, останешься на жарёху-то? Тётка Наталья уж больно хорошо их готовит: с золотистой корочкой, в сметане. Пальчики оближешь, председатель.
– Нет уж. У меня дел много.
– Ну-ну, тогда езжай, зарабатывай свои миллионы, может, они тебе и на том свете пригодятся.
Председатель пошёл к машине, а Анатолий заорал во всю глотку:
– Скака-ал казак через доли-ину,
Через манжурские края.
Скака-ал он, всадник одино-окий,
Блести-ит колечко на руке-е.
Кольцо-о казачка подари-ила,
Когда-а казак шёл во похо-од.
Она-а дарила, говори-ила,
Что че-ерез год буду твоя-я.
Го-од прошёл, казак стрело-ою
В село-о родное поскака-ал.
Зави-идел хату под горо-ою,
Заби-илось сердце казака-а.
Напра-асно ты, казак стреми-ишься,
Напра-асно мучаешь коня-я,
Тебе-е красотка измени-ила.
Друго-ому верность отдала-а.
И в хрипловатом голосе Натольки одновременно слышались и удаль, и грусть, и разухабистость, и горечь, и слёзы. Такие вот они, русские народные песни.
4
Завтра должна была приехать в Лопаты почтальонша Настя Гулеванова, которая двадцатого числа каждого месяца привозила пенсию. Погода стояла вёдрая почти целую неделю, и это значило, что с её доставкой никаких препятствий быть не должно: и овраг сухой, в котором после дождей образовывалась, как говорили в этих местах, трясца, и через которую невозможно было не то что проехать, но иной раз и пройти. Это тебе не зима, когда овраг заметало почти по бровки, и через него можно было проехать даже на бульдозере.
Ещё с вечера Курмышов потирал руки, в предвкушении очередной, как он называл пенсию, «зряплаты». Сидел он, как всегда, у стариков, чтобы посмотреть новости, потому что телевизора у него не было – свой старенький, совсем одряхлевший «Электрон» вынес в сарай ещё лет десять назад, аккуратно положив его в картонную коробку «для истории». Пенсия у Натольки была небольшой, с последними добавками в шесть процентов шесть тысяч четыреста четырнадцать
