грянувшей войны буквально отсиживался за начальственным столом в Уайтхолле, где павшие в бою были для него всего лишь обременительными цифрами в таблицах. Тогда, в школьной часовне, жарким июльским днем тысяча девятьсот двадцать третьего года, никто бы не поверил, что новая война разразится так скоро. Еще не потускнела позолота на именах («наши выпускники, с честью выполнившие свой долг»), вырезанных на дубовых мемориальных досках в часовне. «Что им проку от этой чести», – гневно шептала Сильви на ухо Тедди. Первая мировая превратила Сильви в пацифистку, хотя и воинствующую.
В школьной часовне было душно; под нудные директорские речи дремота слоем пыли опускалась на передние скамьи. Сквозь витражи пробивалось солнце, которое падало на пол ромбами ограненных самоцветов, каких не сыскать за церковными стенами. Вскоре судьба должна была привести сюда и Тедди. Мрачная перспектива испытаний.
Впрочем, когда дошло до дела, школьная жизнь оказалась, вопреки его ожиданиям, не столь уж страшной. Тедди легко заводил друзей и делал успехи в спорте, а эти качества всегда способствуют определенной популярности. Вдобавок он, добряк по натуре, не давал спуску задирам, и это тоже добавляло ему популярности, но тем не менее после выпуска, уже поступив в Оксфорд, он заключил, что в школе царили жестокость и варварство и что он нипочем не принесет своих детей в жертву беспощадной семейной традиции. Ему хотелось иметь много сыновей – веселых, преданных, сильных, но вместо этого он получил одну Виолу – в качестве дистилляции (а может, редукции) своих надежд.
– Расскажи о себе, – попросила Иззи, выдернув из живой изгороди стебель дягиля и тем самым разрушив очарование момента.
– А что обо мне рассказывать? – удивился Тедди, и эйфория тут же улетучилась, а тайны вновь затянуло пеленой.
Потом, уже школьником, он прочел стихотворение Руперта Брука «Голос»: «…и голос, оскорбляющий молчанье. Ключа я не нашел» – точное описание подобного момента, но к этому времени (ибо такие ощущения по сути своей эфемерны) оно, как видно, улетучилось у него из памяти.
– Да что угодно, – ответила Иззи.
– Ну, мне одиннадцать лет.
– Вот глупыш, это я и сама знаю. – (Порой он в этом сомневался.) – Что делает тебя таким, каков ты есть? Какие у тебя любимые занятия? Есть ли у тебя такая штуковина… как ее… – (Иззи пасовала перед незнакомым вокабуляром.) – …Давид и Голиаф… праща, что ли?
– Рогатка?
– Вот-вот! Чтобы в людей пулять, убивать зверушек и так далее.
– Убивать зверушек? Нет уж! Я такими делами не занимаюсь. – (Такими делами занимался его брат Морис.) – Валяется где-то. Я раньше из нее каштаны с дерева сбивал.
Похоже, тетушку разочаровал его пацифизм, но прервать допрос оказалось невозможно.
– А какие-нибудь передряги? Без них у мальчишек не обходится, верно? Передряги, заварушки.
– Передряги? –
