решила покорить рыцаря своей добротой.
План ее удался как нельзя лучше, потому что на следующий день Володыевский казался смущенным и не только не избегал взгляда Христины, но даже смотрел ей в глаза, как бы говоря: «Извини, что я вчера пренебрегал тобою».
Взгляд рыцаря был до того выразителен, что кровь приливала к лицу молодой девушки, и она сильнее беспокоилась, предчувствуя: скоро должно совершиться что-то важное. Так и случилось. После обеда Езеровская и Маковецкая поехали к ее родственнице, жене львовского подкомория, которая гостила в Варшаве, Христина же притворилась больной; она хотела узнать, что скажет ей Володыевский, когда останется с нею наедине.
Заглоба тоже остался и пошел по обыкновению вздремнуть часа на два после обеда. Он утверждал, что этот отдых придает ему бодрости и остроумия, и потому, побалагурив еще часик, он ушел в свою комнату. Сердце Христины сильно забилось.
Но каково же было ее разочарование, когда она увидела, что Володыевский тоже встал и ушел за Заглобой.
«Сейчас придет», – подумала Христина. И, взяв пяльцы, стала вышивать золотом донышко для шапки, которую она хотела приподнести Володыевскому перед отъездом.
Она смотрела поминутно на данцигские часы, стоявшие в углу гостиной. Прошел час, другой, а Володыевский не показывался.
Девушка перестала вышивать, скрестила на пяльцах руки, и сказала вполголоса:
– Он боится, но пока он осмелится, наши могут приехать, и мы ничего не скажем друг другу, к тому же и Заглоба может проснуться.
В эту минуту ей казалось, что им в самом деле надо поговорить о важном деле, чего они не успеют сделать из-за медлительности Володыевского.
Наконец в соседней комнате послышались его шаги.
– Он не решается войти, – подумала молодая девушка и усердно принялась вышивать.
Володыевский действительно не решался войти и ходил по комнате. День уже близился к вечеру, и солнце делалось красным.
– Пане Володыевский! – позвала вдруг Христина.
Он вошел и застал ее за шитьем.
– Вы меня звали?
– Я хотела убедиться, нет ли здесь кого чужого. Я часа два сижу здесь одна.
Володыевский придвинул стул и сел на самом краю.
Долго сидели они; маленький рыцарь молчал, шаркал ногами, стараясь задвинуть их подальше под стул, и шевелил усиками.
Христина перестала шить и взглянула на него; взоры их встретились, и они вдруг оба смутились и опустили глаза.
Когда Володыевский поднял их снова, то лицо Христины, освещенное последними лучами солнца, было прекрасно, а волосы в изгибах блестели, как золото.
– Вы уезжаете через два дня, – сказала она так тихо, что Володыевский насилу расслышал ее слова.
– Нельзя иначе!
Они опять
