и никто не мешал им.
«Лишь бы только начать, – думал он, – а там уже пойдет само собой.»
– А Нововейский давно приехал? – спросил он внезапно.
– Кажется, недавно. – отвечала Дрогаевская.
И разговор опять прервался.
«Нет, не с этого надо начинать, – подумал Володыевский, – так я никогда не скажу того, что хочу. Видно, горе лишило меня красноречия».
Он молча шел за Дрогаевской, и его усики все больше шевелились.
Перед самым домом он наконец остановился и выпалил:
– Я слишком долго ждал своего счастья, служа отечеству, так разве теперь я не могу принять вашего утешения?
Володыевскому казалось, что этот простой аргумент должен сразу подействовать на Христину, но она печально и кротко отвечала:
– Чем больше я узнаю вас, тем больше ценю и уважаю.
Сказав это, она вошла в дом. Еще в сенях слышались возгласы Езеровской, которая кричала: «Алла! Алла!»
Войдя в гостиную, они увидели Нововейского с завязанными глазами и вытянутыми руками, который старался поймать молодую девушку, но та пряталась во все углы, объявляя о своем присутствии возгласами «Алла!» Маковецкая разговаривала с Заглобой.
Игра эта была прервана приходом Христины и маленького рыцаря. Нововейский сбросил платок и побежал к ним навстречу, Заглоба, сестра рыцаря и запыхавшаяся Бася начали наперебой его расспрашивать.
– Ну что? Что сказал гетман?
– Если хотите, сестрица, послать письмо к мужу, то можете передать его через меня: я еду на Русь, – сказал Володыевский.
– Тебя уже посылают! О Господи!.. Зачем ты обременяешь себя такими поручениями? Не езди, – жалобно заговорила Маковецкая. – Ни минуточки отдохнуть не дали!
– Тебя в самом деле командировали на Русь? – спросил с грустью Заглоба. – Правду сказала пани Маковецкая. что тобой можно вертеть как угодно.
– Рущич едет в Крым, а я займу его место и буду командовать его отрядом, потому что весною наверняка зачернеют дороги от татар, как говорил Нововейский.
– Неужели мы одни должны стеречь Речь Посполитую, как собаки стерегут двор своих господ от воров! – воскликнул Заглоба. – Многие не знают, с какой стороны стреляют из мушкета, а нам и отдохнуть некогда.
– Перестань! Не стоит об этом говорить! – отвечал Володыевский. – Служба прежде всего! Я дал гетману слово, что отправлюсь туда, и должен исполнить его раньше или позже…
При этом Володыевский приложил палец ко лбу и повторил тот же аргумент, которым думал убедить Христину.
– Видите ли, господа, я долго ждал своего счастья, потому что служил отечеству, и теперь могу ли я отказаться от этого счастья, которое испытываю, находясь с вами.
Никто не возражал, только одна Езеровская надула губки и сказала, как капризное дитя:
– Как жаль пана Володыевского!
Маленький
