и получится расшевелить хозяйку заведения. Этого ведь добивался Шнауц, разве не так? Я травил байку, на Муди поглядывал искоса. Никакого впечатления. Она что, целиком из дерева, снизу доверху? До кобелей дошло, что неспроста анекдот рассказываю, только когда Шпицко взвыл дурным голосом:
– Да ты что, обезьяний выкидыш?! Издеваешься?!
Я подумал, он мне, но оказалось – нет. Вцепился в горло приятелю.
Вокруг грызущейся парочки мигом образовалась пустота. Публика решила, что драка – приятное дополнение к анекдоту о двух сучьих сынах и макаке. Щенки-служители кинулись разносить трубки. Надо было поставить точку в истории. Я прокашлялся – дым приятный, но едкий, – и сказал:
– Вот теперь, почтеннейшая публика, вы сами можете судить, кто глуп, кто умён и кто…
Я сделал паузу, глянул мельком на хозяйку бардака. Она выла и крашеными когтями скребла стол.
– …и кто тут мартышка безмозглая, – закончил я. Решил: «Последствий можно не опасаться. Нету в борделе кроме меня ни одного трезвомыслящего существа». Секундой позже понял, как ошибся.
– Фу, чумные! – заревел кто-то басом. – Фу, вздорные!
Что-то сверкнуло, щёлкнуло, как будто по стальному листу стукнули молотком. Тоненько визгнула у стойки юная сучка. Вой стих, как будто всей своре посетителей «Борзой масти» разом заткнули пасти. Стало слышно, как постанывает на полу Шпицко. Шнауц поднялся, хрипя проклятия. Что говорил – не знаю, толмач затруднился перевести.
– Накурили, – добродушно рокотнул начальственный бас. – Муди, крошка, я вижу, дела идут хорошо. Ты нанимаешь новых артистов.
Что накурили – это точно. Гостя важного не рассмотреть, видно только, что за его спиной молодчики покрупнее, в чёрном, трое или четверо.
«Мастини пожаловали», – шепнул мне разносчик зелья.
– Это моя макака, – возразил, услышав про наёмных артистов, Шнауц. Друг его, Шпицко, не смог возразить, сидел на полу, очумело крутя башкой, и пастью хватал воздух.
На этот раз я не стал терпеть оскорбления; вернулся к микрофону и сказал:
– Шнауц, я удержу десять реалов, госпоже Муди моё выступление понравилось. Пари есть пари. Подойди, получи выигрыш, с меня одиннадцать реалов.
Зал взвыл.
– Фу, щенки! – прикрикнул Мастини.
Снова стало тихо.
– Это моя макака, – упрямо твердил Шнауц. Я услышал, как кто-то шикнул из толпы: «Молчи, болван!»
«Да, сдаётся мне, самый тупой здесь не я», – подумалось мне. Время показало, что и в этом я ошибался.
– Все макаки здесь мои, в том числе и ты, умник, – не меняя тона, ответил Шнауцу господин Мастини. Затем обратился ко мне:
– А ты, юморист… Пойдём-ка, нужно потолковать. Муди, крошка, открой нам бильярдную.
Поднимаясь
