объявятся, всем матушкой будешь. Только как ты могла подумать, будто я тебя здесь в бедности оставлю? Бери людей и земли сколько пожелаешь. Да всю дедову вотчину тебе отпишу! Мы теперь, слава Богу, состоятельны. И сумму на содержание назови без стеснения. Что нам считаться!
На непреклонное решение новой родственницы Хрунов заметил, что обрабатывать хлебное поле, достаточное для прокорма одинокой женщины и дворни, нет резона. Дешевле оставить ей только дворовых и огород, как она просит, лишнюю землю продать-таки, а тягло перевести на башкирский чёрнозём. Тогда дешевле будет покупать ей хлеб из общей прибыли. И от хлопот с севом, уборкой, обмолотом женщина будет избавлена. Неожиданно поддержал: пусть, мол, останется в разросшейся семье хоть один старый надел. Мало ли как жизнь повернётся.
Пока судили-рядили, Александра родила мальчика, да так легко, что повитуха не поверила, что роженица в этом бабьем деле новичок. Крестили в Александровке. Едва под напором деда Хрунова не появился ещё один Александр. Неожиданно запротестовала его дочь, и церковный батюшка объявил Бориса, которому, надеялись, суждено продолжить род Корниных. Молодая мать решительно отвергла кормилицу, уже присмотренную Татьяной и одобренную Антониной, хотя сёстры ничего в этом не смыслили. Её разбухшая грудь, казалось, и тройню могла насытить.
Бывший артиллерист смутно почувствовал, что в жизни его произошло событие, которое по значимости неизмеримо важнее всего того, что он добивался, паля из орудий. Сын важнее штабс-капитанских погон, хвалебных слов из уст императора; важнее тех удач, которые улыбнулись ему из баула брата Игнатия, пахотной землёй и недрами Приуралья. Всё перечисленное – это временные радости, а наследник приобщает его к земной вечности, к жизни в грядущих поколениях.
Но сын сыном, а держать людей, готовых к переселению, дольше половины июня значило не успеть к сенокосу в луговой пойме Аши. А там и сбор яровых. Последний, поезд оказался самым длинным. Когда чёрная голова, в виде дормеза, набитого под крышу господским добром, со старостой на козлах рядом с кучером, выезжала за околицу, пёстрое тело, составленное из телег, изгибалось по сквозной улице Александровки. Такой же пёстрый хвост ещё неподвижно лежал на площади возле церквушки. Телеги, о двуконь, горбились, точно арками, лубьём, спасающим от дождя и солнца. Привязанные к задкам коровы шагали лениво, равнодушно. Домашняя птица в клетках яростно отстаивало своё право остаться в нижегородском хлёбове. Везли всё, что оставили дома первые партии. Вперемешку с имуществом натолкали малых детей, стариков и старух, кошек. По бокам телег шли работоспособные крестьяне и крестьянки, собаки путались у них под ногами, бежали впереди и сзади. Скрип колёс, мягкий топот копыт по сухой, пыльной дороге, лай, плач, пьяные выкрики и пение, щёлканье кнутов, матёрные слова.
Проводив крестьян, Корнин и Хрунов, оба на отличных жеребцах, последних из конюшни бывшего хозяина Александровки, поехали шагом в сторону Ивановки через Голый дол. Оба взгрустнули,
