студенческую аудиторию из восточных сказок, как волшебный платок. Золотые и красные вышивки в виде цветков граната и его лепестков обрамляли края коврика, гармонично распластываясь по всему прямоугольному полотну, захватывая каждый сантиметр, ни один из которых не был лишним. Взору студентов, которым было уже не до писанины, открывалась тонкая, изящная работа мастера, имя которого никогда не будет суждено узнать истории, даже в пределах старых, учебных комнат. Таковы были правила. В отличие от Европы, где художники увековечивали свое имя на художественных полотнах, на Востоке их имена целенаправленно подвергались забвению. История одного архитектора, который зеркальным отображением высек свое имя на построенном им же здании – яркий тому пример. Никто из его современников не смог догадаться прочесть арабскую вязь в столь замысловатой манере, поверив словам архитектора, что это новый вид орнамента. Прошли века, чтобы современные ученые смогли прочесть имя, которое высилось над именем падишаха, но было ниже высеченного имени Аллаха. Архитектор, стало быть, был человеком богобоязненным. Кто знает, может, это его и спасло от обезглавливания.
– Это саламандж, – лекция продолжалась. – Покрывало на зеркало. Шамахинская работа. XIX век. Вот еще один саламандж. Шеки. XVIII век. Всем видно? Хорошо. А теперь я вам покажу настояшую вышивку. Это не картинка. Ее можно ощутить кончиками пальцев, – он отложил в сторону фотографии и достал из правого кармана пиджака крохотную вещицу. Он смотрел на нее взглядом, в котором перемешивались грусть, радость, нахлынувшая детскими воспоминаниями, а также страх и злоба, словно это был маленький зверек, а не бездушный, пестрый предмет. – Это футляр для часов моего деда, Саида Керими. Тоз мунджук (вышивка бисером), о котором я вам сегодня рассказывал. Город Тебриз, XVIII век.
Никто из студентов не решался взять «наглядный пример» в руки, наблюдая за муаллимом*, созерцающим предмет из красного, синего, желтого бисера.
– Возьмите же, – вышел из оцепенения лектор. – Посмотрите и передайте другим. Дергать за бисер нежелательно, – отшучивался Керими, – он может рассыпаться. Мне несколько раз приходилось его реставрировать. Вещичка не новая, сами понимаете. Это все, что осталось в наследство от моих предков.
– А что стало с самими часами? Они вам не достались? – спросила девушка, сидящая у окна. – Они были золотые? – тут же добавила она.
– К сожалению, я не смог их оставить у себя. Они были сделаны из червонного золота. Высшая проба. – Керими неуклюжим движением собрал фотографии, которые чуть было не рассыпались по прогнившему местами паркетному полу. – Только это долгая история, и к нашим орнаментам она не имеет отношения. Могу только сказать, что на часах была высечена певчая пара. Влюбленные соловушки. Тема любви и разлуки.
Стало ясно, что Керими не желает вдаваться в подробности. К тому же студенты, сидящие в аудитории, лучше многих знали: время сейчас такое, что лучше не откровенничать и порядочнее
