Видно не судьба: лодка опрокинулась, Саша ушла в волны, а паренёк выплыл. Вот как бывает, а такая была голубушка, – жалостливо закончила баба Варя повествование.
Посидела, повертела письмецо в руках, помолчала. Потом сердито выговорила:
– Какой Валька срамник. Уж годы бегут, скоро облысеет. Разве этак шутят. Чисто нехристь. Видать, в отца пошёл. Тот был в здешнем лагере надзирателем у зеков. Говорят, лютовал. За это люди после отсидки сполна ему выдали, хоть жив остался. А эту писульку Рантову помогли состряпать наши дивы. У, вертихвостки!
Тогда чудом ушёл Валька от взбучки: выпала ему срочная командировка на пески к рыбакам, делать фоторепортаж о будущем орденоносце. Убрался из города подальше от оплеухи, что готовил ему Виссарион, и от городского субботника. Весь Сетард вышел в порт помочь речникам разгрузить баржи с картошкой, капустой, морковью, луком, с продуктами разными. Зимовка долгая, а кушать всем охота. Всё это, и прошлогоднюю поездку на остров Тихий внезапно как-то остро, по-новому пережил, перечувствовал Стражин. Не мил показался ему тёплый денек. А Рантов продолжал смеяться, шутить злобновато над бабой Варей.
– Хам ты, Валька! – бросил ему в лицо Стражин, ощущая, как дубеет на скулах кожа. – Обидел старуху и радости полные штаны! Но супец её на природе чавкал, нахваливал.
Ребята притихли, потом отовсюду понеслось:
– Зубоскал несчастный! Филон! Фотощелкопёр!
– Тоже мне, старуха, – бурчал Рантов, пятясь к дверям, не ожидал, видать, получить такого дружного отпора, – ей полста едва стукнуло.
Кто знает, чем бы закончилась перепалка, да затрезвонил телефон, а в кабинет вплыла Зоя Порфирьевна. Осмотрелась, склонив по-птичьи голову на плечо, еле слышно прошептала:
– Ребята, вы знаете, что наша Варвара Степановна лечилась в Сочи?
Что за вопрос. К тому же недавно вся редакция читала открытку баб Варину, что её не берет никакая лихоманка, она быстро адаптировалась, ест свеженькие огурчики, помидорчики, цитрусовые, дышит целебным морским воздухом. Словом, молодеет душой и телом. Рантов, конечно, не преминул вставить:
– Х-ха, мы, Порфирьевна, полагали от вас услышать нечто более изысканное. Готов-де гонорар и пора ставить на стол самовар.
Никто не поддержал его шутки. Что-то такое неладное было написано на лице бухгалтерши, неумолимой в пополнении кассы взаимопомощи, вечно воинственной и беспощадной во взимании налогов, особенно на холостяков, в те годы именно так советская власть их допекала: нечего увиливать от ЗАГСа, плати! В сей раз она не казалась угрожающе-неприступной. Посреди комнаты стояла просто осиротевшая женщина, пожилая Зоя Порфирьевна. Страшная догадка, срывающая дыхание, леденящая кровь, пронзила газетчиков. Резкая саднящая боль перехлестнула грудь Виссариона, спазма стиснула горло. Почему-то заныли обмороженные в нынешнюю зиму пальцы на
