Идите, товарищ главврач, мне еще перевязку себе сделать нужно.
Перевязку Николаю Евгеньевичу, конечно, сделал Устименко и опять, в который раз за свою жизнь, подивился невероятному мужеству этого человека. Ведь это никогда не заживет. С этим нужно доживать до смерти. И ни разу ни в чем не дать себе пощады, не пожалеть себя, не позволить себе попросить пардону у судьбы.
– Получили удовольствие? – с невеселой усмешкой спросил Богословский. – Но зато полезно, очень полезно. Я теперь знаю, батенька, что такое страдание. А раньше был про него только наслышан.
В третьем часу ночи Устименко поднялся уходить. Богословский, потянувшись, сказал:
– Завтра погоны спорем, и откроется нам вся прелесть мирной жизни.
– Ой ли? – спросил Устименко. – Я лично здесь воюю, а при вашем посредстве из обороны надеюсь в наступление перейти.
Дома Владимир Афанасьевич сказал жене:
– Николай Евгеньевич все-таки приехал. После тяжелейшей операции, но в великолепной форме. Сейчас мы в больнице вздохнем. Я просто не верю себе, что он действительно приехал. Ты его помнишь?
Она не ответила – уже спала. Какое ей было дело до его горестей и радостей?
Владимир Афанасьевич вышел в кухню, зажег керосинку, поставил сковородку с макаронами, полил их в задумчивости каким-то маслом из бутылки. На запах разогреваемой снеди приотворилась дверь жильцовой комнаты, профессор Гебейзен в накинутом на плечи одеяле сказал, грозя пальцем:
– Не можно так долго не спать. Сон есть прежде всего необходимость.
– А вы?
– Старость мало спит.
– Богословский мой приехал, – сказал Устименко. – Есть у нас теперь ведущий хирург. Ясно вам, герр профессор?
– О! – произнес профессор. – О! Это добрый подарок. Это прекрасно! Да?
– Чего лучше! Садитесь, макароны будем есть, только масло рыбой пахнет, ничего?
– Оно пахнет потому рыбом, – с проницательным выражением лица ответил профессор, – что оно есть рыбье масло вашего дочки Наташка.
Тем не менее профессор взял вилку и сел за стол.
Глава четвертая
Коммерция и рокировочка
Несмотря на вечную спешку и постоянный недосуг, Устименко почти всегда, когда шел на строительство «в свое хозяйство», замедлял шаг у лагеря военнопленных-немцев, занимавшего здание старого крутого рынка и прилегающую к нему территорию бывшего купеческого сада возле тех кварталов старого Унчанска, которые в былые времена посещали «владельцы троек удалых и покровители цыганок», как певалось в старом жестоком романсе. И рынок был построен, и сад насажен в шестидесятые годы иждивением унчанского воротилы, купца-миллионщика Ионы Крахмальникова, который и на воздушном шаре учудил «вознестись», и, возглавив местных спиритов, вызывал духов Наполеона Бонапарта и Александра Благословенного и даже в гомеопатию столь сильно ударился, что соорудил во имя доктора Ганемана
