муки.
– Идём со мной наверх, – сказал он Шир, – покажу тебе, какие у нас там комнаты.
На второй этаж вела крутая узкая лестница. Леонтий грузно ступал на ступени и те со скрипом прогибались под его весом. Шир следовала за ним, она и не ожидала, что эти скрипучие ступени ведут в большую светлую гостиную. Что-то было необычное в обстановке гостиной, но, что именно, Шир сразу не поняла. Одна стена была полностью свободная от мебели, она почти вся состояла из закруглённых сверху готических окон. Из окон открывался вид на центральную городскую площадь, через эти окна можно было видеть, кто заходит в ресторан. По другую сторону были два дивана оббитые зелёным, высокий и узкий книжный шкаф, комод и маленький столик для игры в шахматы, на котором громоздились толстые потрёпанные журналы для ведения учётных записей.
Леонтий стоял неподвижно и внимательно следил за выражением лица Шир в ожидании восхищения на её лице. Шир заметила это, ей не хотелось разочаровывать добродушного хозяина уютной гостиной, и она сказала:
– Такое чувство, что летишь по воздуху, как во сне, так просторно, много окон и много света.
Лицо Леонтия озарила улыбка, немного самодовольная, но добрая, которая уже была наготове, и которую он сдерживал в предвосхищении. Теперь Шир заметила, почему гостиная ей показалась странной: в ней не было обеденного стола, и поэтому, вся обстановка не имела ни малейшего шанса быть мещанской. Да и потом, зачем хозяину ресторана обеденный стол в гостиной?
Леонтий медленно прошёлся по комнате, остановился у окна, посмотрел вниз на площадь, ему никогда не приходила мысль, что, находясь на верхнем этаже, может показаться, что летишь, он никогда не летал и даже во сне, но то, что сказала Шир про его гостиную, Леонтию понравилось.
– Теперь пойдём, покажу тебе спальню, – сказал Леонтий и поманил Шир рукой.
Шир послушно пошла вслед за ним, и в этот момент она думала лишь о том, какие слова восхищения скажет она Лео про его спальню, чтобы доставить ему удовольствие.
Это была белая спальня, уютная, с большой кроватью, спальня молодожёнов, но время, как песок, осело на стенах, на шторах, на зеркале. Поймав своё отражение в потускневшем зеркале, Леонтий тут же отвернулся, он медленно сел на кровать и откинул угол одеяла.
– Подойди сюда, Шир, посмотри, – сказал он, указывая Шир на угол простыни, – это её работа.
На углу простыни была померкшая от времени и стирки вышивка, причудливое изображение – сплетение цветов и бабочек. Шир наклонилась, взялась за край простыни и стала водить пальцами по завиткам узора, ощущение показалось ей очень знакомым. Леонтий смотрел на Шир, глаза его покраснели и стали влажными, он глубоко и беззвучно вздохнул:
– …Она была доброй женщиной, – сказал он, – тихой и незаметной, она наполнила счастьем всю мою жизнь. Я простой работяга, мне бы поесть да поспать, а она умела украсить даже самый обычный день. Бывало, проснусь утром, светло, солнечные зайчики по стенам, она уже не спит, сидит у меня в ногах, вцепила пяльце в край простыни и тихонько
