подходящее имя. С самого начала она была для него мисс Уилкинсон, – это было безраздельно связано со всеми его представлениями о ней. Он нахмурился: почему-то она виделась ему сейчас в самом непривлекательном свете; он не мог забыть своей растерянности, когда она предстала перед ним в рубашке и нижней юбке; он вспомнил ее шершавую кожу и глубокие морщины на шее под ухом. Чувство торжества пропало. Он снова принялся высчитывать, сколько ей лет; получалось, что ей было никак не меньше сорока. Это делало его интрижку просто комичной. Она была некрасива и стара. Его живое воображение тут же нарисовало ее портрет – в морщинах, с дряблыми щеками, накрашенную, в чересчур кричащих платьях, которые были ей не по возрасту. Он содрогнулся; внезапно ему захотелось никогда больше ее не видеть; самая мысль о ее поцелуях стала ему отвратительна. Он сам себе был противен. Неужели это и есть любовь?
Он одевался как можно медленнее, чтобы оттянуть минуту их встречи, и с тяжелым сердцем спустился в столовую. Молитва была прочитана, и все уже сидели за столом.
– Ну и соня! – весело закричала мисс Уилкинсон.
Он посмотрел на нее и вздохнул с облегчением. Она сидела спиной к окну. Право же, она совсем недурна. И что это ему только в голову взбрело? К нему вернулось прежнее самодовольство.
Филипа поразила перемена, происшедшая с мисс Уилкинсон. Тут же после завтрака она сообщила ему дрожащим от волнения голосом, что любит его, а когда чуть позже они ушли в гостиную, где она занималась с ним пением, мисс Уилкинсон, сидя на табурете перед пианино, вдруг посреди гаммы подняла к нему лицо и сказала:
– Embrasse-moi[34].
Он наклонился, и она обвила руками его шею. В такой позе ему было не очень удобно – он даже стал задыхаться.
– Ah, je t'aime. Je t'aime. Je t'aime[35], – повторяла она, утрируя французское произношение.
Филип предпочел бы, чтобы она говорила по-английски.
– Послушай, – сказал он, – ты же знаешь, каждую минуту мимо окна может пройти садовник.
– Ah, je m'en fiche du jardinier. Je m'en refiche et je m'en contrefiche[36].
Филип подумал, что все это слишком похоже на французский роман, и, неизвестно почему, разозлился.
Наконец он сказал:
– Ну, я, пожалуй, сбегаю на пляж, окунусь разок-другой.
– Неужели ты хочешь оставить меня одну в это утро… в это незабываемое утро?
Филип не понимал, почему ему нельзя пойти выкупаться, но в общем это было не так уж важно.
– Хочешь, я останусь? – улыбнулся он.
– Ах, милый ты мой. Нет, нет, ступай. Ступай. Я буду думать о том, как ты борешься с бурными волнами, как твои руки рассекают воды морские.
Он взял шляпу и пошел на пляж. «Что за чушь порют эти женщины!» – подумал он про себя.
Но он был доволен, весел и очень горд. Она явно влюблена в него по уши. Он шел, припадая на хромую ногу, по главной улице Блэкстебла и чуть-чуть свысока
Поцелуй меня (
Ах, я люблю тебя. Люблю тебя. Люблю тебя (
Наплевать мне на садовника. Наплевать с высокого дерева (
