потолок и до утра бесконечно долго.
Женя, прости, что у нас с мамой твоей все так-никак, что редко видимся, что, уезжая, не попрощался. Ты там не реви и давай говори много-много, чтобы никто не пугал меня и не обижал тебя. Папа твой, знаешь, какой болтун? О, несносный болтун. Я здесь больше молчу, а ты давай говори.
– Еще звонили ребята из «Юнги», звали на встречу выпускников, огорчились, что не сможешь.
– Спасибо, мама, как отец?
– Все так же.
Сопли градом, слезы водопадом.
Какая же все шелуха, а время уходит, уходит.
Пишу на кухне, выключив в комнате свет. Пусть комары и мухи летят сюда, я их запру.
Митя подарил нетикающий будильник. Возможно, он еще и будит.
С отъездом Худрука театр превратился в дом инвалидов сцены.
Первым номером, конечно, – Премьер. Труппа с тревогой следит за его изнурительной борьбой с алкоголизмом. Происходит она в ближайшем шалмане между репетициями, а иногда и вместо. Ему предстоит длительное лечение ног. И я должен вникать, осознавать, уважать эти хвори.
Пришла покачивающаяся Чахоткина. Ее буквально под руки ввела завтруппой.
– Здравствуйте, Алексей Евгеньевич, я сяду!
– Здравствуйте, Наталья…
– Игоревна.
– Разве Игоревна?
– Если угодно – Ингольфовна, но – язык сломаете. Поговорим начистоту и конфиденциально.
Я высылаю Митю варить кофе, кладу на стол пачку «Мальборо».
– У меня, Алексей Евгеньевич, бронхиальная астма в тяжелой стадии. Когда умирала мать, ей все лицо раздуло, она не ходила и почти не могла дышать. Мне бы не хотелось, чтобы все закончилось так рано.
– Простите, а ваша мать умерла от бронхиальной астмы?
– Нет, не от бронхиальной астмы, – но какое это имеет значение?
– Да, в сущности, никакого. Соболезную.
Она сидит, не обращая внимания на юбку, задравшуюся выше колен, руки, и голова, и все тело ее дрожит, она судорожно затягивается сигаретой, кашляет, с присвистом вдыхает и дрожащим ртом отхлебывает кофе.
– Шурик… то есть Худрук, знает. Но у нас такие неровные отношения, и он, конечно, будет ругаться и не поверит в мою болезнь.
– Что же вы собираетесь делать?
– Мне предложили дорогостоящее лечение в Москве. Это должно отнять четыре месяца. Вы не представляете, как рассердится Шурик, то есть Худрук. Я думаю написать заявление.
– Но вы же играете чуть ли не во всех спектаклях?
– Что делать, что делать. Может быть, мой врач откажется меня лечить, тогда я, конечно, вернусь.
– Ну зачем же так мрачно.
– Что вы, я вполне трезво оцениваю свое положение. Разрешите еще сигаретку?
– Пожалуйста. И что же вы хотите от меня?
– Не говорите пока ничего Шурику, Худруку. Я сама ему позвоню,
