обыск, – заключил Злобин.
– Андрюха, позови дядю Александра Борисова в понятые. Вон и дядю Леонтия сюда можно позвать.
– Что у вас, ядрёна вошь, тут случилось? – спрашивает дядя Леонтий.
– Соприсутствуйте с нами в понятых, обыск будем делать у соседа.
– Ах, вон оно что! Не у вас ли, Андрей Иванович, в коммуне что украли?
– У нас, у нас, дядя Леонтий.
Когда отворили калитку и зашли на двор, то сразу увидели под лестницей крыльца бутыль в корзине, а за ней возле стены лежал мешок с мукой, затрушенный сверху измятой соломой.
– Ну, вот, Николай Иванович! А ты говоришь: «Упаси Боже меня от такого дела», – сказал уполномоченный.
– Попутал меня грех. Соблазнила меня эта кислота, а с ней и мешок прихватил.
Мешок и бутыль вынесли на улицу, и Андрей Иванович пошёл за лошадью.
– Тимофей Иванович, и вы, мужики, простите меня. Век вас не забуду. Не выносите на самосуд.
– Как общество скажет, так оно и будет. Ведь много у нас в деревне потерь было, а поклёп-то был на Федюху Косарева. На тебе-то кто мог подумать?!
Приехала подвода, положили мешок и бутыль на телегу и поехали на место сходки, а понятым наказал Тимофей Иванович привести вора на сходку, чтобы куда не сбежал. На сходке богатые и справные мужики настаивали на том, чтобы простить Николая Ивановича. Беднота зашумела: проучить его, так твою мать, повесить мешок и бутыль на шею и провести раза два вокруг деревни.
– Позор это для богатого мужика, – закричали другие.
– Не Федюха Косарев ел потерянных овец, а он – Суровиков Николай! – закричал кто-то в толпе.
Вот вышел из толпы дядя Леонтий Корепин, подошел к телеге, снял бутыль и повесил на шею вору.
– И мешок надо повесить, – закричали в толпе.
– Что вы, что вы, мужики, – прослезилась Екатерина Игнахина, – задавите мужика.
– Ничего. Шея у него здоровая. Нехай терпит, – сказал Степан Лисин.
Мешок всё же оставили на телеге, а с бутылью повели по деревне. Кто-то принёс худое железное ведро и начал стучать палкой.
Толпа всё прибывала и прибывала. Так под звон ведра и весёлого шума обошли вдоль деревни и по Угорной улице возвратились на прежнее место.
– Ну что, мужики, хватит, – сказал уполномоченный.
– Хватит на первый раз, – сказал кто-то из толпы.
– А ну-ка, поддай ему, Федюха, чтобы помнил, как чужое воровать, – сказал Володя Сорокин.
Федя Косарев, подошел к вору, снял с шеи корзину с бутылью, поставил на землю, махнул рукой и сказал:
– Не ровен час, и убить можно, – и пошел прочь от толпы к своему дому. Сходка начала расходиться. Николай Иванович с понурой головой зашагал на свою улицу. Дойдя до своего дома, он грузно сел на скамейку, стоящую возле сада, и тяжело задышал. С улицы прибежала маленькая собачонка и стала, было, ластиться возле хозяина, но он пнул её ногой в зад. Собачонка взвизгнула и убежала на
