не сумело развеять его до конца. Но приходится верить своим глазам, и дойдя, наконец, до дома 2221, я не увидел там ни цепи, ни таблички, ни краски на стекле. Передо мной был все тот же Фулвайдер-билдинг. Я вошел в вестибюль, вдохнул все тот же знакомый запах – он напоминает мне розовые «печенюшки», которые кладут сейчас в писсуары в мужских туалетах, – и взглянул на все те же знакомые пальмы, которые свешивали свои листья на все те же поблекшие красные плитки пола.
Билл уже стоял в лифте № 2 рядом с Верноном Клейном, старейшим в мире лифтером. В своем поношенном красном костюме и смешной шляпе-таблетке, Вернон был похож на помесь коридорного из «Филлип Моррис» с макакой, которую прокрутили в промышленной стиральной машине. Он посмотрел на меня своими печальными собачьими глазами, что слезились от «Кэмела», прилипшего к его нижней губе и дымившегося прямо под носом. Странно, что его гляделки за столько лет не привыкли к дыму. Сколько я себя помню, я ни разу не видел Вернона без сигареты – неизменного «Кэмела» в уголке рта.
Билл слегка отодвинулся в сторону, но этого было явно недостаточно. В лифте просто не было места для того, чтобы он отодвинулся на приемлемое расстояние. Я так думаю, что и на всем Род-Айленде вряд ли хватило бы места. Разве что на Делавэре… От него пахло, как от ошметка болонской колбасы, которую около года мариновали в дешевом бурбоне. И когда я подумал, что хуже запаха быть не может, он смачно рыгнул.
– Прошу прощения, Клайд.
– Очень любезно с твоей стороны хотя бы извиниться, – сказал я, отгоняя от себя его ароматы. Берн уже закрывал двери кабины, готовясь к запуску на Луну… или, по крайности, на седьмой этаж. – Ты сегодня, Билл, где ночевал? В выгребной яме?
И все-таки, если по правде, в этом запахе было что-то утешительное. Наверное, прежде всего потому, что это был знакомый запах. Запах старого-доброго Билла Таггла, благоухающего с бодуна – старого-доброго Билла, который стоит с тобой рядом на полусогнутых, как будто ему насыпали в трусы куриного салата, а он только что это заметил. Приятного мало, я должен заметить. Тем более в тесном лифте… Но по крайней мере все это было привычно.
Лифт затарахтел и пополз наверх. Билл выдал страдальческую улыбку, но промолчал.
Я повернулся к Вернону. Мне не то чтобы очень хотелось с ним заговорить, но уж точно хотелось хотя бы частично спастись от ароматов измаявшегося с похмелья, перепревшего бухгалтера, но слова, которые я собирался сказать, застряли у меня в горле. Со стенки лифта исчезли картинки, которые висели там, над банкеткой Верна, испокон веков. Картинок было всего две. Открытка с Иисусом, гуляющим по Галилейскому морю под восхищенными взглядами своих неводоходящих учеников, и фотография жены Вернона в бахромистом костюме «Милашка Родео» и с прической, модной в начале века. Теперь на их месте красовалась открытка, которая, по идее, не должна бы была повергать меня в изумление – особенно если учесть возраст Верна, –
