утехах, которым они предавались после полудня в выходившей на море комнате (не в той ли самой комнате она спит и сейчас?). Рудольф вспомнил, как Джин призналась, что она, которую он до свадьбы считал бедной труженицей, гораздо богаче его, и предложила купить ему яхту… Нет, лучше не вспоминать.
Узнав, что Уэсли чуть не убил человека, Джин окончательно решила, что причина всей трагедии не в ее пьянстве и психической неуравновешенности, а в присущей всем Джордахам тяге к насилию.
– Так или иначе, – визжала она, – со мной или без меня, с такими характерами оба они, твой братец и его сын, с самого начала были обречены. Это у них в крови.
Гретхен, вспомнилось ему, сказала почти то же самое, и он из-за этого с ней поругался. Он видел Уэсли в тюрьме. В жилах Уэсли текла кровь не одних только Джордахов. Он вспомнил Терезу – его мать, вечно хмурую, с жестким взглядом и соблазнительной фигурой. Кто знает, от каких сицилийских бандитов унаследовано это зловоние, эта волчья ухмылка? Вину, если это и вправду вина, следует разделить по справедливости.
– И про твоего отца-психопата я знаю! – кричала Джин, вспоминая и его запятнанных преступлениями предков-немцев. – Удивительно, как это тебе и твоей любимой сестрице удалось так долго продержаться на этом свете. Кстати, о твоей сестре – как умер ее муж?! Его тоже убили!..
– Он погиб в автомобильной катастрофе, – попытался вставить Рудольф. – Пятьдесят тысяч человек в год…
– Убили, – упорствовала Джин. – Страшно даже подумать, какая жизнь ждет ребенка, у которого такой отец, как ты…
Ее нападки делали Рудольфа беспомощным. Он чувствовал себя уверенно, когда мог рассуждать логически, но отсутствие логики вселяло в него страх, смущало его, обезоруживало. Когда он вышел из комнаты, Джин бросилась лицом вниз на кушетку и, как ребенок, колотя кулаками по подушкам, зарыдала:
– Хочу домой, хочу домой…
Гретхен молчала, но тоже становилась все более и более беспокойной. Ее ждала работа, ей звонил из Нью-Йорка мужчина, красоты Лазурного берега давно утратили для нее свою привлекательность, и Рудольф понимал, что она не уезжает только из добрых чувств. Еще один долг.
Как-то раз, когда они остались одни, она тихо спросила:
– Руди, а тебе не приходило в голову просто выйти из игры?
– То есть?
– Бросить все. Ведь ты тут ни при чем. Собраться и уехать. А они, так или иначе, и без тебя не пропадут.
– Нет, – рассердился он, – мне это не приходило в голову.
– Восхищаюсь тобой, братец, – сказала Гретхен, но в тоне ее никакого восхищения не слышалось. – Восхищаюсь тобой и удивляюсь.
– Ты ведь тоже, между прочим, можешь уехать.
– Знаю, – отозвалась она. – И вовсе не намерена оставаться здесь до скончания века. А ты, если нужно, наверное, останешься.
– Если нужно. – Его
