с чего это ты взяла? – возмутилась Зойка. – Может, я успела в него немного влюбиться, пока ехала от Юбилейной площади до улицы Корабулина!
– А вот и нет, нисколько, уж я-то знаю. Если бы он тебе понравился – ты молчала бы, как вот сейчас, – и хмыкнув, Роза потянулась за луковицей. – Внимание, время плача! Сейчас можешь откровенно пореветь: у меня в руках лук. Пяти минут хватит?
– Да ну тебя, вредина.
Зоя была недовольна разговором с подругой. Для того она и погружалась в мир мадам все дни напролёт, чтобы уйти от действительности. Продумывание конкретных деталей причесок, прорисовывание изысканных туалетов в мельчайших подробностях, меблирование роскошного особняка и выращивание изысканных цветов в её саду – это всё лишь для того, чтобы не смотреть правде в глаза.
Она готова поскальзываться на розовых соплях и вязнуть в сладком сиропе несуществующей жизни, только чтобы не сознавать, что лишена своей собственной. Роза права в одном – Зойка действительно бежит как оголтелая, не зная куда, сломя голову и не разбирая дороги, и самое обидное, что не может остановиться. Да и надо ли? Чтобы увидеть, что находится нигде? Грустно, страшно, и лучше всего этого не замечать, делая вид, что проблемы не существует. И вообще – она знает, от чего бежит.
Когда Зойка впервые посмотрела «Сумерки», бум вокруг первой части давно утих, Патинсон уже стал звездой и благополучно слыл первым красавчиком, а мода на вампиров давно набрала обороты. Этот фильм стал для Зойки откровением. О такой любви она всегда и мечтала. О любви, которая сильнее смерти, которая побеждает страх и ломает природу человека, ну, или мертвеца. О любви, которая перерождает.
Зоя, конечно, понимала, что нечего даже мечтать оказаться на месте Беллы. Смешно в её-то возрасте влюбиться в смазливого мальчишку, да и не в такого уж смазливого, да и не настолько она влюбилась, но что поделать, если она отчаянно тосковала по такой вот сказке. Если ей до чертиков хотелось окунуться в мир головокружительных тайн и опасностей. Сама-то она выла от серой беспросветной рутины, которая наполняла каждый её день. Но лучше эта серость, чем та боль, которую она пыталась забыть…
В транспорте, в обеденный перерыв или даже отложив на минутку документы в разгар рабочего дня, она размышляла, смогла бы, как эта девочка, отказаться от привычной жизни, где всё ясно и понятно, и ступить на зыбкую гладь воды, сделать шаг в пропасть, довериться чьим-то крыльям? Смогла бы она не дрогнув, дойти до конца, узнав страшную тайну, грозящую смертью?
Честно сказать, её мучил один только вопрос – могла бы она, Зоя Лесникова, вызвать из глубин сто лет как омертвевшей души самое живое и трепетное чувство? И ответ был один – если ты Зоя Лесникова, то сиди там, где сидишь, и не смеши народ.
Она страдала от того, что была тем балластом, который окружал Эдварда многие годы, и не могла бы ничем привлечь его внимание, даже добровольно предложив ему свою кровь.
«Я так и знала, что так будет: не я. Дурочка, как только я посмела мечтать, как позволила
