отличной,гудят механизмы,
дизайн симпатичный,
зачат лунатизмом.
В наш век бестолковый
нас мало что греет,
из прошлого века
романтикой веет.
Спокойны изгибы,
фонарь мирно смотрит,
проехать одним бы
по улицам вёртким.
Открытые лица,
спокойствие сердца,
и что-то незримо
по небу струится.
И что же такого
нам здесь не хватает?
Улыбок прохожих?
Тоска накрывает.
Мы знали когда-то,
что всё будет лучше,
смеясь до заката,
ценя каждый лучик.
Тогда мы как будто
любили, мечтали,
но вот прошли годы,
и кем же мы стали?
Нас в веке новейшем
ничто не тревожит,
и бег обалдевший
душе не поможет.
Брюзжим мы не в меру,
хотя и не стары,
утратили веру
мы с веком на пару.
А старый автобус
наш глаз успокоит,
как с чем-то родным,
рандеву нам устроит.
Качает поршнями
наш жёлтый вагончик,
и счастье горстями,
и жизнь, словно пончик.
И сахарной ватой
белеют киоски,
пейзаж умиляет —
он тёплый, неброский.
Я старый автобус,
той жизни ровесник,
один во вселенной,
тоски буревестник.
Последний день лета
Моя луна острее сна.
Полнеть она обречена.
Концами острыми едва
пронзает крыши гор.
И ждёт, когда
хребтами небо подопрут
и лишь к утру уснут,
отдав свинец ночной.
Тяжёл он для камней.
Далёких звёзд уют
и запустение комет,
несущих жёлтый свет
покинутым местам.
У них же до поры —
молчания обет
печальным небесам.
Тоску детей прольют,
что отданы домам.
Сквозь тьму и летний дух
глядит гора, как мать,
на миллион огней,
а любит их? Как знать?
Она же мать камней,
и звёзды ей под стать,
нет гор её милей,
она не может врать.
Безмолвный твёрдый мир
молчал и ветер пил.
Над тонкой коркой сна
он, как орёл, парил.
Меж пряных сонных трав,
над деревом души,
в его листве застряв,
заполз он в камыши.
Речной водой умыв
усталое чело
и снова воспарив,
у ночи взять своё.
А в дымке плыл восход
по высохшей земле,
он красил горизонт
и дал отбой луне.
И свистнул соловей,
у гор украли тень,
а солнца красный шар
рождает новый день.
Нас светом напоит
восход звезды большой,
мелодия звучит,
горам поёт прибой.
Пусть спят хребты и льды,
нет
